Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Для меня навсегда останется загадкой, благодаря каким охранительным покровам я сделал это открытие так поздно. Ведь запах, в неизменном виде, наверняка был присущ девочке с самого начала. Я отвернулся. Чувственная сила, потребная, чтобы приласкать возлюбленную, испарилась из моих рук. Я соскользнул с кровати, заряженный неприязнью. (Насколько же отчетливее я помню этот дурной запах, чем всё, что довелось увидеть моим глазам!) Я искал взгляд Тутайна, искал утешения. Он, улыбаясь, стоял рядом — совершенно спокойный, как будто совокупление двух людей, всегда ввергающее свидетеля в неловкое положение, происходило вдали от него; как будто он исполнял роль благожелательного поздравителя, который только что пришел и заранее радуется бокалу сладкого вина и вкусному пирожному — награде за беспечное пожелание счастья. Мне не было стыдно, я скорее чувствовал себя покинутым. Я подошел к окну: хотел избавиться от душившего меня ощущения тошноты. Потом я собирался вернуться к постели, чтобы выразить свою льющуюся через край благодарность, свою преданность, уверенность в безудержной любви: чтобы признать, что к этой единственной плоти я буду привязан и в пылу, и в холоде страсти, ибо благодаря ей я пережил то, что в моем возрасте положено пережить…

Я стоял и смотрел в окно и не делал ничего из того, что собирался сделать. В конце концов руки Тутайна легли на мою шею. Он заставил меня обернуться. Я увидел, что девочка исчезла. Я не спросил, где она. (Возможно, мне теперь все представлялось сном.) Тутайн уложил меня — каким я был, наполовину раздетым — на кровать. А сам присел рядом, смотрел мне в лицо. Он спросил:

— Она была твоей первой девушкой?

Я кивнул.

— Прекрасно, прекрасно, — заверил он меня. — Большинство людей переживают это в гораздо худшем варианте.

Я очень удивился.

— Она пахла, — сказал я со скрытым отвращением.

— Негры сильно пахнут, — подтвердил он.

— Я слышал такое, — сказал я. — Но запах вроде бы должен быть насыщенным, как от грецкого ореха.

— Точно никто не знает… — пробормотал он.

— Это был не человеческий запах, не то, что исходит от плоти, — сказал я.

— Ах, — ответил он, — запах тления может исходить и от плоти.

Я поднес руки к лицу, чтобы укрыться от его взгляда. И тут же отдернул их. Они впитали жуткий запах темной человеческой кожи. Я посмотрел на ладони. Их обволакивала маслянистая пленка.

— Жир на моих руках воняет! — крикнул я. (Неожиданное открытие настолько меня потрясло, что я был готов допустить ужасное, невообразимое: будто я только что совокуплялся с трупом.)

— Жир, что еще за жир? — спросил он обеспокоенно.

Я сунул ладони ему под нос.

— Не чувствую особо сильного запаха, — сказал он.

Я резко дернулся. Я бросил ему:

— Ты лжешь!

Он, казалось, смутился. Он не ответил. И я продолжал:

— До сих пор ты не обнаруживал признаков нарушенного обоняния. Это первый.

— Разные люди оценивают один и тот же запах по-разному, — произнес он с печалью в голосе.

— Даже умная фраза может звучать глупо, — сказал я. И сунул ладони ему под нос. — Ты когда-нибудь нюхал что-то подобное?

— Думаю, что нет. Нет.

— Это разновидность чеснока. Асафетида, — сказал я.

— Она, наверное, этим натерлась, — предположил он.

— Чтобы понравиться мне?! — простонал я. — Ты ведь знаешь, ты знал — мы с тобой давно знакомы, — насколько противен мне запах этого луковичного растения. Девочка хоть и неосмотрительна, но отнюдь не глупа. Никто из знакомых не посоветовал бы ей перед встречей с мужчиной сделать себя неприятной ему. Если у нее имеются друзья или родственники, которые знают об этой сделке, они бы скорее порекомендовали ей духи со сладковатым запахом. Они бы не стали портить сделку, ими же и одобренную.

— Не знаю… — невозмутимо вставил он.

— Ты ее нашел, ты привел ее сюда. И есть основания думать, что ты всё тщательно подготовил. Ты ни у кого не украл девочку, это очевидно. Ты добился ее послушания не угрозами или битьем, а благодаря переговорам с ее домашними: может, она бедная; или у нее дурная репутация; или просто убийственное равнодушие угнездилось там, где она живет. Ты знаешь, как она живет. Ты, наверное, видел жалкое ложе, на котором она спит, и наблюдал ее скудные трапезы, ты знаешь замкнутый круг проклятия, тяготеющего над ней. Неизбывная нужда, не ведающая сострадания, способствовала осуществлению твоего плана — та нищета, о которой свидетельствует платье негритянки.

(Понимал ли я, на кого с такой яростью набрасываюсь? Действительно ли хотел для своей возлюбленной лучшей участи — ценой того, что девочка бы мне не досталась?.. Ах, я лишь ощупью продвигался вперед в своей обвинительной речи.)