Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

В последние тихие годы я замечал, что мысли Тутайна сделались более беспокойными, жгучими. В одном пункте ему удалось пересилить судьбу: он разделил судьбу и свою телесность с другим человеком: со мной, другом. Это привело к частичному упадку его внутренних сил. Он гордился этим ощущением слабости, которое овладело им. Теперь его восхищало собственное отражение в зеркале, которое показывало исхудавшего человека; на его руках отчетливо проступили вены, а на губах играла улыбка, исполненная нездоровой усталости.

Чем настойчивее Тутайн пытался понять, кем же он был когда-то, тем меньше распознавал правду и действительность своей юности. Он описывал доски над навозной ямой, ветхие сосновые доски, очень подробно. Какого рода запахи они источали; и — что они были теплыми, как печка, когда жаркое солнце светило на них и все их трещинки и поры расширялись. Он смотрел на ползающих по ним насекомых — жуков, многоножек, уховерток, мокриц — и на полчища мух; двигал железные кольца, прикрепленные к каждой из досок. Он однажды видел, как какой-то кучер поднял одну доску и опрокинул в облицованную кирпичом яму ведро с лошадиным навозом. В другой раз в эту темную яму вытряхнули из мокрого мешка утопленных котят. Не исключено, что некоторые еще были живы, потому что конюх взял вилы и принялся тыкать ими в мокрые тела. — Тутайн, как ему теперь кажется, видел раскрывающиеся, будто в зевке, розовато-красные маленькие глотки. — Он тогда подумал, что никогда не сможет совершить такую жестокость. Здесь, лежа на животе, он вел нескончаемые беседы с Георгом. Георг, тоже лежавший на животе, порой придвигался так близко, что его щека соприкасалась со щекой Тутайна; и тогда один из них мог буквально почувствовать, как говорит другой: ощущая легкие толчки в свою щеку. И Тутайн щекотал икру Георга, потому что в носке была дырка и проглядывающий сквозь нее нежный золотистый пух сверкал на солнце. — Здесь же к нему подошла крупная двенадцатилетняя девочка и уселась поверх его промежности. Имя девочки он забыл. Но ее саму все еще отчетливо помнит. На ней было очень много плоти. Он поцеловал ее в выпуклые губы. Может, даже стиснул ей груди. Стиснул или просто увидел глазами, что груди уже налились. Ее хлопчатобумажное платье осталось границей между ними. Он не разговаривал с ней так много, как с Георгом. Скорее всего, она первая с ним заговорила. «Мы поженимся, — сказала она, — мы так подходим друг другу!» Он тоже полагал, что они могли бы образовать пару. Он только удивлялся, что глаза у нее часто воспалены. Кажется, она страдала близорукостью и чрезмерной полнотой. Кто-то рассказывал, что ее мать в прошлом была публичной девкой и что отец забрал свою будущую жену из борделя. После чего новоиспеченная бюргерша будто бы стала такой чистоплотной и работящей, как ни одна другая домохозяйка. Она даже ребенка произвела на свет: эту самую подружку Тутайна, толстое существо женского пола с молодыми грудками, которые он решился потискать или только познал глазами. Он лежал, вытянувшись, на спине, а девочка, широко раздвинув ноги, сидела на его ляжках. Он чувствовал, как тепло ее пышной плоти проникает сквозь его одежду. Она спросила, везде ли он такой красивый, как красиво его лицо. Он не допустил, чтобы ответ на этот вопрос был найден методом срывания покровов. Он лежал на солнце, умиротворенный и лишенный желаний, не чувствуя, что эта девочка уже хочет обрести в нем мужчину. Он только играл в то, что они когда-нибудь поженятся. Она же была готова дожидаться его как своего любимого.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —