Части целого

Туристический справочник утверждает: иностранцев не возбраняется посвящать в буддийские монахи. Подобная запись была бы впечатляющим добавлением к моей биографии, подумалось мне, но потом я узнал, что монахи должны воздерживаться от убийства клопов, даже если те заползают к ним в пижаму, им нельзя воровать, лгать, заниматься сексом, предаваться роскоши и употреблять опьяняющие вещества, включая пиво и двойной эспрессо. Из радостей остается одна медитация и ритуальное курение благовоний. Подобная философия основана на понимании, что вся жизнь — страдание, и так оно и есть, если жить, не воруя, не обманывая, не занимаясь сексом и в отказе от роскоши, пива и двойного эспрессо. В любом случае, чтобы стать буддийским монахом, я был слишком переполнен ненавистью. В уме я сочинял письма Адской Каланче. Они включали такие слова, как «ненасытная шлюха» и «распутная дрянь», и пожелания: «надеюсь, ты через рот отрыгнешь свою матку». Буддисты, как правило, мыслят совсем иначе.

Я рассказал Терри о моих планах убить Тима Ланга, и мы смеялись до колик в животе. Это растопило лед между нами, и впоследствии мы провели вместе много дней и ночей. В постель я ложился с уставшими и продолжавшими гудеть ушами. Терри, как и его брат, был склонен к жестоким приступам словесных извержений на любые мыслимые темы. Иногда они прерывались мгновениями рефлексии, и он поднимал палец, словно призывал к тишине всю Вселенную. Раскачивался на толстых ногах, безмолвно раскрыв рот, а его зрачки в это время сужались, будто я направлял ему в лицо луч фонаря. Бежали минуты, пока палец не опускался и он не продолжал говорить. Терри вел себя так в ресторанах, на овощных базарах, на маковых полях и на секс-шоу. Чем больше я проводил с ним времени, тем отчетливее видел за его озорной улыбкой силу и нечто нестареющее. Даже застрявшие в его бороде крошки хлеба, в которых до того обжарилась рыба, казались чем-то вечным, будто сидели там всегда.

Он обзавелся невообразимыми привычками. Любил побродить по улицам, проверяя, осмелится ли его кто-нибудь грабануть. Частенько позволял залезть себе в карман, а потом хохотал, вспоминая, что у него пропало. Время от времени ловил воришек и объяснял, что они делали неправильно. Иногда регистрировался в туристических гостиницах и изображал немецкий акцент. И ни разу не пропустил ни восхода, ни заката. Однажды под вечер мы наблюдали, как темно-оранжевое солнце истекает кровью над горизонтом.

— Это великолепие возможно вследствие загрязнения атмосферы перенаселенным городом. Кто-то даже должен об этом сказать! Так почему не я? По сравнению с этой красотой собственно деяния природы выглядят бледно. То же касается массового уничтожения. Придет время, и мы будем наслаждаться сиянием радиоактивной зимы — и как по-твоему, неужели она не покажется нашим глазам божественной?

Кроме контрабанды героина и проституции, демократический кооператив преступления занимался приемом ставок на матчах по боксу — этому национальному виду спорта. Терри брал меня с собой, когда подкупал спортсменов, чтобы те изображали поражение. Я вспоминал, какая у него была слава в Австралии, с каким упорством боролся он с коррупцией в спорте, и был поражен, что ему так легко удалось спустить все это в унитаз. По дороге на матчи он пытался остановить трехколесное мототакси, но только пугал водителей — ни один не соглашался посадить моего мамонтоподобного дядю, и нам приходилось идти пешком. Терри никогда не злился — радовался возможности остановиться на овощном базаре, купить пучок кориандра и повесить его на шею («пахнет лучше любого цветка»). Во время матчей расспрашивал обо мне: что мне нравится, что не нравится, на что я надеялся, к чему стремился, чего желал? Несмотря на то что его средствами к существованию были наркотики, проституция и игорный бизнес, Терри умел расположить к себе. Я раскрывался перед ним, как ни перед кем другим. Он серьезно выслушивал мои исповеди, и когда я поведал ему историю страхов и любви к Каланче, ответил, что я любил ее искренне, но не по-настоящему. С этим я поспорить не мог.