Частичка тебя. Мое счастье

Не помню, как с ним попрощалась. Не помню, как дошла от его коттеджа до ресторана и, упав на табурет у барной стойки, заказала капучино. Спохватилась, что мне вообще-то нельзя, потом подумала, что одна чашка кофе вряд ли нанесет непоправимый урон.

Резко перестало быть страшно. Просто до меня дошло – Козырь прекрасно знает, что делает. И знает, как отравить мою жизнь сильнее, чем простым поиском новой работы.

И ведь работает…

Работает, да.

Даже эфемерная угроза потерять Ольшанского из виду деморализует меня настолько, что секунда за секундой отчаянное желание заплакать никуда не уходит.

Получается – ничего я не победила.

Получается – по-прежнему выбирала роль безмолвного наблюдателя его жизни, вместо того, чтобы вычеркнуть его до конца.

Получается, я бездарно врала, когда говорила, что могу уехать на другой конец страны, лишь бы его не видеть.

Господи, как же это противно – быть мной.

– Так и знал, что тебя тут найду. И про кофе догадывался. Надя, мне сообрази ристретто.

Широкая ладонь падает на барную стойку рядом со мной. От Ника пахнет прохладным уличным ветром, а еще – он кажется запыхавшимся. Он что, подорвался с места? Ко мне? Да бред, с чего бы!

– Просил ведь оставить эту тему, – с мягким укором покачивает головой, – ты когда-нибудь вообще что-нибудь делаешь, как тебя просят?

Голова кружится. И в ней так громко шумит моя пустота, что я никак не могу собраться с мыслями и затолкать все это, жидкое, в твердую оболочку.

– Откуда знаешь? – спрашиваю тихо.

– Света написала, – Ник пожимает плечами, – что ушла ты от Эда чуть ли не в коме. А зачем бы тебе приходить к нему, как не для расспросов? Господи, Эндж, я ведь просил.

– Я просто хотела знать, – скатываюсь до шепота, – это что, плохо?

–Плохо, что ты себя не бережешь, – Ник вздыхает, – Козырь крайне тяжелый человек, а уж для тех, кто перед ним накосячил – просто невыносим. Паршивый собеседник для беременной и впечатлительной женщины.

– Я не впечатлительная, – это вероломное заявление выбивает меня из колеи.

– Ты – возможно, но вы – очень даже. Иначе как ты мне нервный срыв объяснишь?

Никак. Никак не объясню.

Пытаюсь сделать глоток кофе и понимаю, что чашка в руке дрожит. Я сама дрожу.

– Япония – прекрасная страна, – пытаюсь произнести бесстрастно. Получается паршиво, голос подводит меня, срывается, – только, может, все-таки…

– Давай ты не будешь принимать это на свой счет, Эндж, – спокойно предлагает Ник, – это отличное предложение для меня и моей карьеры. То, что бонусом к нему идет уступка Козыря в твой адрес – отличный расклад, так ведь?

Вот тебе и повод помертветь, Анжелочка. Потому что для Ника это “отличное предложение”. То, что он пару недель назад грозился не оставлять тебя в покое – это уже пыль и тлен. Не стоит спрашивать за те клятвы, которые тебе давали на эмоциях.

– Да, конечно. Хорошо, если так, – выдыхаю через силу.

– Тебе не стоит бояться, Энджи, – глаза Ника не отрываются от моего лица, – мне дали отсрочку в несколько месяцев. Мой приятель ищет Юлю, полиция ее ищет. Если не найдут и не упрячут за это время, мы поищем безопасные варианты для тебя.

– Об этом не беспокойся.

Зря я переживаю, что как-то себя выдам. Он не видит. Не видит и не слышит ничего, связанного с моими эмоциями. Это для Ольшанского слепая зона. Я могу расплакаться сейчас, и он абсолютно не поймет, почему это со мной приключилось.

Как тогда, когда я призналась ему в любви, а у него лицо свело будто от зубной боли.

Он молчит и снова смотрит на меня. И от его взгляда у меня будто боль под кожей пузырится.

В первую секунду так рада была, что он пришел.

Подумала – может, это потому, что дорога ему? Дура наивная. Ничего-то не усваиваю, выводы не делаю. С чего бы чему-то меняться?

Что ж, одно хорошо – его слепота безотказно прижигает лопнувший рубец на моей душе. Я могу встать, залпом выпить кофе, бросить на стойку сотню.

– Энджи…

Мне снова мерещится то, чего нет. Что после тишины Ольшанский вдруг решил сказать что-то исцеляющее, дарящее мне надежду.

Нет, обманываться этим снова – лютая роскошь. Недопустимая. Сама себе её запрещаю.

– Мне пора работать, Николай Андреевич, – говорю бесцветно, – и спасибо вам большое за помощь. Судя по всему, без вас мне было рассчитывать не на что. Я пойду.

Я не дожидаюсь его ответа. Просто разворачиваюсь и ухожу.

Как же все плохо…

Так, что мне даже мерещится пристальный взгляд на моих лопатках.

Он не будет на меня смотреть. Я для него не женщина – маточный репликатор, офисное кресло.

Выхожу на улицу, останавливаюсь, цепляюсь пальцами за шероховатую деревянную колонну веранды.

Касаюсь лица сухими пальцами, отнимаю мокрые.

Я это не вывожу. Одна – не вывожу. Это почти что медицинский факт.

Что ж…

Пальцы вытягивают из кармана телефон.