Частица твоего сердца

– Верно. А еще волшебное, – проговорил я. – Если вы скажете это ему в лицо, он может превратиться в людоеда.

Девочки широко распахнули глаза.

– Правда?

Я кивнул.

– И поэтому взрослые не хотят, чтобы дети говорили плохие слова в присутствии других взрослых. Ведь неизвестно, вдруг те превратятся в чудовищ.

– А откуда ты столько об этом знаешь? – спросила Ками, из них двоих она вечно во всем сомневалась. – Ты видел монстра?

– Конечно. – Я ощутил на себе взгляд Марианн и указал на висящих на холодильнике индеек. – Ну, что скажешь? Они там хорошо смотрятся?

– Твоему холодильнику их не хватало, – серьезно проговорила Ками. – На нем ведь ничего нет.

Лили поддержала сестру.

– Вот у нас холодильник увешан нашими поделками, когда они получаются хорошие.

– Хорошо получаются, – мягко поправила ее Марианн. Она стояла между девочками и гладила их по волосам. – Значит, ты ужинаешь с дядей?

Я встал.

– Пойду часа в два.

По крайней мере, в этом я не врал. Я и правда собирался зайти к Нельсону, но лишь потому, что он попросил меня принести счета от сантехника, которого мы наняли на прошлой неделе.

– Это здорово, – проговорила Марианн. – Подожди минутку.

Она поспешно вышла, оставив девочек со мной. День сегодня выдался не слишком холодный; на мне была футболка, и татуировки оказались на виду. Близняшки не уставали их рассматривать. Девочкам они очень нравились.

– Это выглядит больно, – проговорила Лили, разглядывая татуировку с кинжалом у меня на левой руке.

– Часы показывают 10.05, – вмешалась Ками, осматривая правую руку. – Нас в школе учат узнавать время.

– А что случилось в 10.05? – произнесла Лили.

«Ее объявили мертвой. Прямо там, на кухне. Потому что я не смог остановить монстра…»

– Когда я учился в начальной школе, в 10.05 у нас начиналась перемена, – пояснил я. – Это было мое любимое время дня.

– И тогда ты мог пойти и поиграть с друзьями? – спросила Ками.

– Ага. Именно.

– Это и мое любимое время, – проговорила Лили.

Вернулась Марианн, держа в руках коробку из местной пекарни, мимо которой я ходил каждый день в школу. Конечно, если меня не отстраняли или мне не приходилось заниматься подработкой.

– Для тебя и мистера Венца. – Она вложила коробку мне в руку. – Он с тыквой. Весьма неожиданно!

– Мы же собирались нести этот пирог к тете! – вмешалась Ками.

– Ты ведь говорила, что наше дело – принести десерт, – добавила Лили.

Я протянул коробку обратно.

– Я не могу его взять.

Но Марианн лишь отмахнулась.

– Конечно, можешь. Я представляю, что за праздничный ужин способны приготовить два холостяка. – Она мягко улыбнулась, но на ее лбу прорезались морщины от беспокойства. – Пожалуйста.

– А как насчет тети Колин? – спросила Лили.

Ками кивнула.

– Она будет в бешенстве.

Я бросил взгляд на Марианн.

– Да, как насчет тети Колин? Она ведь придет в ярость.

Девочки, хихикая, разбежались в стороны.

Марианн усмехнулась и закатила глаза.

– Мы зайдем в магазин и что-нибудь купим, – пояснила она дочерям. – Попрощайтесь с Ронаном.

И вновь меня окружили. Две пары маленьких ручек обняли за талию. Понятия не имею, почему этим девочкам так нравилось обниматься.

– Пока, Ронан!

– Пока-а-а!

– Спасибо за индеек, – проговорил я и добавил, обращаясь к Марианн: – И за пирог.

Она улыбнулась.

– Счастливого Дня благодарения, Ронан.

Они ушли, и, как обычно, квартира показалась мне более пустой и темной. Без пятнадцати два я взял счета и пирог и, добравшись до остановки, стал ждать автобус. Комплекс «Блаффс», которым управлял Нельсон, был не самым любимым местом для прогулок. Этот район казался еще хуже того, где жили мы с Миллером.

Железные перила проржавели, окна первого этажа закрывали решетки. Не так давно здание покрасили в темно-зеленый цвет. Нельсон сказал, это обошлось ему в «кругленькую сумму». И правда, для чего тратить деньги на заделку трещин, если их можно просто замазать краской?

Дядя жил в угловой квартире на первом этаже. Я постучал и принялся ждать. Малыш на трехколесном велосипеде нарезал круги по покрытой ямами и трещинами парковке и наблюдал за мной.

– Да? – откликнулся Нельсон изнутри.

– Это я.

– Входи.

Его квартира была больше моей, но казалась меньше. Повсюду громоздились стопки газет, заполненные бог знает чем мусорные мешки и кучи старой одежды. Еще не барахольщик, но уже близок к этому.

Дядя смотрел футбол, устроившись в темно-зеленом кресле, весьма схожем по цвету с фасадом здания. Местами старая искусственная кожа высохла и потрескалась, и из прорех выглядывала желтая набивка. Рядом стоял переносной столик, на котором виднелись три пустые бутылки из-под пива и пепельница, до краев заполненная фисташковой скорлупой. Дядя закинул ноги на стул, красновато-оранжевый ковер под ним покрывала все та же скорлупа вперемешку с газетами и пустыми бутылками из-под содовой. Вся квартира провоняла одиночеством. Сродни тем ощущениям, что проникают очень глубоко, и становится уже не важно, насколько дерьмово выглядит жилище и кто вообще его видит.

– Вот счета, – проговорил я. – И пирог.

– Брось на стол.