Частицы магии. Огонь

– Купола, одинаковые символы, неброское одеяние. Наверняка где-то есть зал предков. Это похоже на святилище, только подмирское. А святилище, значит помощь.

Преисполненная надежды и уверенности в благоприятном исходе, я зашагала к святилищу. Пришлось пройти через мощеный лес и обойти строение с другой стороны. Когда нашла калитку, на всякий случай приложила ладонь к груди, в знак почтения к богам Айскленда. И лишь потом шагнула внутрь.

Еще на входе уловила приторно-сладкий запах каких-то масел. В носу засвербело, я потерла всей пятерней и направилась к ступенькам. Но когда поднялась и дернула дверь, та оказалась заперта.

Пару минут стучала, но никто не открыл.

– Наверное, – предположила я, – подмирские проповедники ночью спят.

Тяжело вздохнув, спустилась по ступеньками направилась обратно к калитке.

Когда прошла половину двора, женщина, которая что-то делала в курятнике среди ночи, вынырнула из-за угла.

Ее глаза немигающе уставились на меня. Не зная, как ведут себя послушники в святилищах Айскленда, я быстро приложила ладонь к груди, в знак почтения, и замерла.

Женщина пару секунд таращилась на меня, потом рот раскрылся, и она завопила:

– Ты чего тут робыть удумала?¹

Я растерянно пожала плечами и проговорила:

– Чего?.. Да я… Помощи попросить.

– Якой-такой допомоги?² – негодующе произнесла женщина и воинственно шагнула вперед.

Когда на нее упал свет, смогла разглядеть испещренное морщинами лицо и длинный нос. Свободные одеяния скрывают шарообразную фигуру, какая получается только если есть много хлеба и мало ходить.

– Ищу друзей, – неуверенно произнесла я.

– Искай абыде галасвита. Подальше, значить, – отозвалась бабка, упирая кулак в бок. – Ищь, взяли моду у святые места у обдраных платтях ходыть. Ты глядь на нее, цвыркает лытками. А обувку иде оставила?³

Я пробормотала, стараясь понять замысловатую речь:

– Сразу не было.

Женщина покачала головой, но как-то недовольно.

– Ни було, – произнесла она. – И не сромно те у таком виде блукать? А з выду навроде прылычна. Иде тя носило, окаянна?⁴

Тон и манера женщины заставили пламя в груди разгореться с новой силой, едва смогла удержать его, чтобы не засветились глаза и не напугали подмирскую послушницу. Пару секунду мысленно считала ворон, складывала и вычитала овец. Когда, наконец, жар утих, я сказала:

– Я упала в воду. Обувь унесло течением. Платье, видите, тоже испортилось. Говорю же, помощь нужна. Вы всегда так странно разговариваете?

Женщина еще несколько мгновений изучала меня, словно корову на базаре, потом подхватила подол и проговорила, двинувшись к домику напротив святилища:

– Тю! Балачки николы ни чуяв? Горэ ты луково. Что ж тоби вночи понысло купатыся? Зовсим здурила? Ни лэто ще, зымно. Застудишь усэ. Ты ж дивка. Ще дытей рожати. Ходимо з мной, одежу дам суху.⁵

Я, как покорная гусыня пошла следом, боясь, что бабка окажется ведьмой, которая только и ждет свежего мяса. Но та только бормочет что-то про молодежь, неуважение к старшим и разгильдяйство. И вроде облачка вокруг ней нет, какие с Лодином видели вокруг подмирских ведьм. Только говор вывернутый.

Домик внутри оказался обставлен очень скромно. Деревянная кровать, у окна кухонный стол, напротив что-то вроде печки, какую видела у Клауса, но маленькие и с четырьмя дисками сверху. На одном небольшая кастрюля.

По стенкам грубо сколоченные полки с домашней утварью. В дальнем левом углу изображения людей в рамках, а перед ними что-то вроде чаши, в ней огонек.

Я сразу прониклась уважением к женщине, поскольку человек, держащий в доме огонь плохим быть не может. Пусть она и подмирец.

– У вас уютно, – попыталась я снова завязать разговор.

Женщина поставила корзину с яйцами на стол и подошла к сундуку. Открыв крышку, стала рыться и перебирать.

– Вуютно, – проговорила она чуть мягче. – А то. Вуютно. Сами усе вон энтими руками робылы. Во славу и во веки. Вот, одягай це. Должно быть у пору.⁶

Она выпрямилась и растянула перед собой широченное одеяние, напоминающее шатер. За неимением другого, я пожала плечами и взяла.

Хотела стянуть дырявое платье прямо тут, но потом решила – если женщина сама так замотана в тряпки, да еще мне предлагает такой наряд, лучше не провоцировать.

Отойдя за шторку, которую обнаружила слева, стянула с себя старое платье. Потом долго возилась с поиском рукавов. Когда наконец удалось продеть руки, одежда распрямилась под собственным весом.

Из-за шторки раздалось:

– Ну як там? Пидходяще?⁷

Я огляделся себя. Платье скрыло фигуру, сделав ее похожей на трапецию, рукава широкие, подол до пола, горловинка узкая.

– Вроде село, – отозвалась я и вышла в комнату.

Женщина расплылась в довольной улыбке и сложила руки на животе.

– Во, так добрэ, – сообщила она. – Зараз выдно, дывчина порядна, складна. По всякым блудным мэстам нэ блукае. Вночи спыть, у днэнь по хате робыт.⁸

На секунду мне даже показалось, я снова в Трехмирье, в доме у какой-нибудь послушницы за святилищем. Те тоже всегда хлопочут, чтоб девушки вели скромную жизнь.

Я расправила края, хотя они и так ровные под своим весом, и проговорила: