Частная (честная) жизнь, или Что выросло, то… увы!

Когда наступила весна, а потом – лето, мы проводили все время прогулок, наблюдая, как оживает земля, растительный мир, а позже – вся живность, которая имелась в парке.

Поток вопросов Вани был неиссякаем. Его интересовало все. Откуда взялись после наступления весны трава, появились насекомые, птицы…

Я отвечал на его вопросы. И меня радовало, что вернувшись домой с прогулки, Ваня бежал не к телевизору, а к книжной полке, находил энциклопедии и сверял все увиденное в парке со справочными текстами и рисунками книг…

Он быстро взрослел (энциклопедии для старшеклассников он пытался читать уже во 2-ом классе), но меня стало удивлять, что поток его вопросов быстро иссякает.

Нет, не то, чтобы он перестал спрашивать меня вообще, просто делал это гораздо реже, и вопросы его становились какими-то слишком уж сложными для ребенка его возраста.

А когда через пару-тройку лет Ваня вообще почти перестал задавать вопросы, я за разъяснениями обратился к Римори-сану.

Улыбаясь, японец спросил меня:

– Когда мальчик задает вопрос, что делаете вы?

Я какое-то время недоумевал, а потом ответил:

– Ну, как что? Нахожу ответ и говорю его!

– То есть вы отвечаете на вопрос. А я не отвечаю, я подсказываю ему путь, способ, как самому найти ответ! Мальчик накапливает опыт, и учится не спрашивать, а самому искать – и находить ответы. Другими словами, он получает ответы на свои вопросы, самостоятельно изучая и познавая мир.

Это – часть нашей философии!

С Кудрявцевым мы встречались редко – у него началась очередная структурная перестройка отрасли – результат ее мы тут же ощутили на себе, так как резко выросла стоимость электроэнергии. В общем, особо часто дискутировать ему с мной стало некогда.

Впрочем, одну встречу я с ним запомнил. В тот раз он передал мне список школ, а после, когда мы сидели на кухне, он затронул вопрос об уравниловке во времена социализма.

Это было как раз после того, как Ваня задал мне вопрос о справедливости. Поэтому и разговор с Кудрявцевым запал в память.

– Если бы сохранилась уравниловка, социализм и сейчас бы существовал, а мы бы гнили в серости… – говорил мне он.

– Если бы не было уравниловки – социализм вообще бы не появился на свет, – возражал я ему. – Равенство и справедливость понимались при социализме как категории абсолютные.

– Раз равенство и все блага делятся по справедливости, то примерно одинаково должны были жить и убогие, и здоровые, талантливые… – продолжал я. – А вот равенство не было величиной абсолютной – профессор получал гораздо больше доцента.

Народный артист – больше молодого актера, только что пришедшего в театр. А шофер-водитель 3-го класса получал денег меньше, чем шофер 2-го и тем более – 1-го класса.

Кудрявцев начинал злиться.

– Я говорю о том, что талантливые и энергичные люди не могли иметь достойный их уровень жизни!

– И не могли иметь! Шукшина перечитайте – у него есть повесть «Энергичные люди». При социализме уравниловка – необходимый элемент повседневной практики жизни.

Вы сейчас понимаете равенство как возможность разделения людей на богатых и бедных – в зависимости от способностей, личных качеств и тому подобного.

А при социализме равенство понималось буквально – не равенство возможностей для обирания одних – другими, а равенство всех в уровне жизни, уровне материального благополучия…

Такой вот бесплодный спор.

Именно этим вечером, уходя, Кудрявцев передал мне список школ и спросил:

– Вы все еще на трамваях ездите и на метро? Давайте я вам куплю приличную машину!

Я отказался, аргументируя это так: – Жить нужно, преодолевая трудности. Научиться жить комфортно – легко, научиться жить трудно…

– Невозможно! – докончил по-своему мою мысль Кудрявцев. – Ну пускай машина стоит возле подъезда, коли не хотите ей пользоваться!

– Не-ет! – парировал я. – Если машина будет стоять у дома – нам обязательно захочется ее открыть и посидеть в ней. Потом – попробовать завести ее. И не успеем оглянуться – как начнем ездить на ней, а когда она сломается – переживать и не знать – ну что же нам делать-то! Ах! Машина сломалась!

То есть мы просто-напросто разучимся ходить пешком!

Кудрявцев засмеялся.

– Вы, Виктор Петрович, все свое гнете… Ладно, не хотите – как хотите. Я уверен, что в школе Ваню научат действительно нужным вещам.

Из этого периода времени мне запомнилась еще один разговор на философскую тему – с фотографом Гургеном Самвеловичем.

Я сидел, прихлебывая чай, а Гурген, сворачивая газету, заметил:

– Ни в чем нет порядка! Вчера собрался посмотреть телепередачу – не смог! Заменили на что-то другое!

– Что вы хотите, Гурген – капитализм!

– При чем здесь капитализм, Виктор? – заволновался армянин. – Миллионы людей ждали передачу – и не посмотрели! Это что, только при капитализме бывает?

Я улыбнулся, и спросил его:

– Гурген, вспомните времена СССР. Могло тогда быть такое?

Он подумал, потом отрицательно покачал головой.

– Вот! – сказал ему я. – При социализме деньги телестудии давало государство. И требовало взамен порядка.