Частная кара

Дома никого не было. В квартире стоял привычный будничный беспорядок. На полу, далеко друг от друга, валялись Антонинины шлепанцы с проношенными мысочками, на кресле и на спинках стульев болтались ее платья, чулки, скомканный халат, в пепельнице на журнальном столике — груда окурков с характерным для Антонины прикусом, и в губной помаде — не ее.

Форточки закрыты, и в квартире был нечистый, спертый табачный запах.

В комнате сына на столе и диван-кровати валялись игрушки, на полу — раскрытый проигрыватель и старенький магнитофон «Яуза».

Стахов вошел в эту комнату и вдруг отчетливо, как-то даже пророчески осознал, что сын будет здоров, что все обойдется, если уже не обошлось.

Но вдруг больнее, чем тревога за его здоровье, пришла осознанность, что Стахову никогда вот так, запросто, не войти в комнату сына. Что отношения их круто изменятся, и это принесет обоим страдания.

В том решительном разговоре с Антониной, долгом и обстоятельном, все казалось простым.

Что ж поделаешь, коли не нашли друг друга, прожив под одной крышей пятнадцать лет? И так бывает.

Бывает, что и не расходятся, копят взаимные обиды, переходящие в глухую злобу, обличая друг друга и отравляя жизнь лишь потому, что у них дети...

У них был Алешка, и ради него они терпели друг друга, стараясь не замечать своей несовместимости, лгали друг другу и забывались в близости, опять же ради него.

И это было нестерпимо для Стахова, как, вероятно, и для Антонины тоже.

Стахов никогда не задумывался над этим и никогда не оправдывал жертвенности ради детей. Ни к чему хорошему эта всепоглощающая жертвенность не приводит. И вдруг, стоя над игрушками, в которые Алешка все еще играл тайно от друзей, почти достигнув отрочества, Стахов почувствовал свое полное одиночество в этом привычном мире. Но еще и одиночество своего ребенка, скрытую детскую тоску, незащищенность от их взрослых решений.

И слезы, нахлынув, сдавили горло. Стахов неожиданно заплакал, взяв в руки Алешкину игрушку. Это был кот в сапогах, нагло и весело улыбавшийся в усы. Стахов плакал и вспоминал точно такого же кота, которого Алешка беззаветно любил и однажды отдал соседке Лии Александровне. Она попросила:

— Алешенька, подари мне этого котика...

И он отдал. А потом горько переживал утрату, плакал тайно. И Стахов с Антониной, распознав это, жалели его.

А утром Стахов побежал в центральный гастроном и купил кота, точно такого же, как и прежний, но только с нагрузкой — пакетом залежавшихся конфет и пряников, которыми смело можно было мостить улицы...

Заверещал звонок. Вздрогнув, Стахов поднял трубку.

— Ты уже прилетел? — звонила Антонина.

— Да! Что с Алешкой?

— Не знаю-ю-ю, — она заплакала, — меня не пускают к нему.

— Где ты?

— В Центральной детской, — торопливо сказала она. — Он тут, — она овладела собой и больше не плакала.

— Я еду…

11. Николай Павлович разговаривал с Мердером, когда доложили, что Кущин доставлен во дворец.

— Отлично, — сказал государь и со всей официальностью добавил: — Доложи об этом генералу Чернышову... Нуте-с, — обратился к Мердеру.

Воспитатель цесаревича, затянутый в военный мундир, большелобый, с аккуратной ниточкой усов, с пышными, тщательно ухоженными бакенбардами, нравился Николаю. И он не жалел, что доверил воспитание сына этому пунктуально аккуратному человеку. Они говорили по-немецки, и Карл Карлович Мердер педантично, но с искренней заинтересованностью рассказывал об успехах и шалостях наследника.

Николай, занятый допросами, не знавший за прошедшие две недели ни днем ни ночью отдыха, почти не встречался с сыном, а потому и был рад каждому слову о нем.

Крупные глаза монарха, наследственно непроницаемые, то и дело покрывались влагой, и душа его трепетала от нежности.

Николай без памяти любил жену и эту невоздержанную юношескую страсть переносил на детей.

Он еще остро помнил восторг, его обуявший, при известии о рождении первенца. Без толку фланируя тогда по дворцу, гордый и счастливый, останавливал каждого и с фамильным достоинством, которое неожиданно возникло в нем, сообщал новость.

Дежурившему во дворце поручику Ростовцеву сказал:

— Служи хорошенько. Будь отменным слугой царю и отечеству и строгим отцом своим детям. Сколько тебе лет?

Ростовцев ответил.

— О, ты мог бы сейчас, как и я, держать на руках сына...

— Так точно!.. — рявкнул Ростовцев, пучеглазо и преданно уставясь в лицо Николаю.

— «Так точно»! — передразнил Николай и похвастался: — А у меня сын.

Карл Карлович Мердер, понимая, что государя ждут неотложные дела, все-таки не спешил, подробно описывая последнюю шалость цесаревича. Николай умилился. И, достав безукоризненно белый платок, отвернулся к стене, промокая слезы.

Круглые глаза Мердера были полны признательной и преданной влаги.

Отпустив его, Николай Павлович несколько мгновений посидел не двигаясь, приводя происходящее в нем в порядок. И когда флигель-адъютант неслышно появился из-за портьеры, убрал его жестом, давая понять, что ни в ком не нуждается и хочет побыть один.