Частная коллекция

В Польше, – сказали Матвееву, – пока еще плохо с перестройкой, и они могут тебя неправильно понять. Но Матвеев защитил целостность авторской концепции и девственность своей интерпретации, и эпизод не вырезал, так и поехал, тем более что и у нас перестройка еще не достигла должного уровня, и кинодеятели не могли ездить просто так, без руководства, а руководителем делегации, естественно, был назначен именно он, народный артист Матвеев. Он нас и возглавлял в пути, и в первый день в Варшаве, и первый вечер в посольстве, где на прием по случаю открытия недели и показа фильма «Победа» собрались… и тут я должен сделать не лирическое, а вполне политическое отступление.

С одной стороны, нас в Польше всегда не любили, учитывая, сколько раз и с кем мы ее только ни делили.

С другой стороны, нас в Польше всегда любили, учитывая близость наших культур, взаимопроникновение поэзий и всеобщее для интеллигенций пристрастие к лозунгу «За нашу и вашу свободу!». Ну, чтоб не быть голословным:

Для тех, кто до сравнений лаком,
Я точности не знаю большей,
Чем русский стих сравнить с поляком,
Поэзию родную – с Польшей

– это Слуцкий, Борис Слуцкий, лучший российский поэт XX века.

Но это противоречие, с которым посольство работало всегда, и сейчас работает. А вот в 1986-м было и другое: польское руководство было крайне недовольно советским руководством и устроенным им бардаком под названием перестройка, где в перспективе они не находили себе места. И на отношениях с посольством это, конечно, сказывалось. И заметно: в посольство ходили только заклятые русофилы, актеры, снимавшиеся в СССР: популярные в советском прокате капитан Клосс, четыре танкиста, правда, без собаки, и Барбара Брыльска.

Ну, после того, как Матвеев одержал над ними свою «Победу», ни один поляк к нему не подошел, кроме лично знакомых, даже официальные лица застыли в ужасе. Матвеев был обижен, раздражен, вечером сел на поезд и уехал, увозя копию и оставив делегацию на попечение судьбы. Обезглавленная делегация в составе Григорьева и меня, недолго думая, выбрала новым главой делегации нашего общего учителя по курсам и любимого режиссера по фильмам – Марлена Мартыновича Хуциева, – и все бы хорошо, но новоизбранному главе надо было присвоить звание, чтоб звучало. На звании «Отец родной» мы сошлись, но я, учитывая дурной мой характер и только что описанный эпизод, – настоял на «второй степени».

На звание «отец родной» Марлен зарделся, а после добавки несколько раз распахнутой ладонью поправил очки и на пути руки вниз огладил усы. И все-таки принял, хотя юмора по отношению к себе не одобрял. Есть даже фотография, сделанная в одном из провинциальных музеев: Марлен в кресле, как король на троне, а мы с Женькой с музейными алебардами его охраняем.

Все остальные дни в Польше мы жили душа в душу. И Пабаусский, опять не помню, как его звали, нам в этом не мешал, тем более что мы не так часто прибегали к услугам переводчика, ибо общались мы не с коллегами, а с провинциальной партийной верхушкой: во-первых, принимать нас входило в их обязанности, во-вторых, все они худо-бедно знали русский, в-третьих, им самим это было интересно, чем оно чревато, то, что у нас происходит и в скором времени, явно, дойдет и до них. И много пили, что располагало к откровенности. Особенно, «выборова».

Наши беседы-застолья проходили по принципу – всяк сверчок знай свой шесток: Марлен направлял течение бесед и говорил основополагающие тосты, Женя Григорьев, к нашему радостному изумлению, оказался напичкан сведениями из польской давней и недавней истории, он был в Польшу влюблен и даже в музеях находился в постоянном диалоге с экскурсоводами. То есть он отвечал за глубину общения. А я был ответственным за поверхностность, не давал общению нырнуть в межпартийную глубину, то есть попросту говоря – шутил. Не везде удачно, но часто.

В программу нашего пребывания включено было посещение лагеря смерти Треблинка, там точно было не до шуток. Есть фотография: мы с Марленом у памятного знака с цветами и отчаянием на лицах. В ту поездку я задался вопросом, почему именно в Польше находились самые страшные лагеря смерти. Впервые задумался об этом именно в ту поездку. Вернулись мы из Польши большими друзьями, обменялись телефонами, договорились встречаться. Но как-то так сложилась жизнь, что личные между нами связи, приязнь, сотрудничество возникали только в связи с общественными инициативами. Ну, скажем, во всей истории с Конгрессом союза кинематографистов, выборами и перевыборами я практического участия не принимал, просто всегда голосовал за Хуциева.

А последние 25 лет жизнь нам подкинула совместное дело, не каждодневное, но регулярное – 10 дней в году мы участвовали в фестивале «Сталкер». Марлен как художественный руководитель или президент, я как постоянный член разных жюри – игрового, документального или правозащитного.