Частная коллекция

Год 1986-й. Кабинет директора цирка на Цветном бульваре. Мы снимаем фильм «Прощай, старый цирк». До последнего представления остается несколько дней, дальше разрушение, расчистка и строительство будущего нового «старого» цирка на том же месте. Из кабинета голос:

– Здравствуй, мальчик! – не только мы, снимающие тут последние две недели, но и люди, входившие в этот кабинет ежедневно, не возьмутся определить, с кем говорит Ю. В. – с фронтовым товарищем, с заболевшим пеликаном или с заместителем министра культуры.

Можно войти, посмотреть на его выражение лица, употребить все новейшие достижения физиогномики – все равно не поймешь. Разве что увидишь, что не с пеликаном, поскольку – по телефону.

Бывает от природы поставленный голос, который не сфальшивит, не подведет в самой трудной оперной партии. Так вот у Никулина – от природы поставленный абсолютный демократизм – чудо не менее редкое. Помните: «и истину царям с улыбкой говорить»? Это свойство, о котором Пушкин только мечтал, а Никулин, видимо, получил от рождения. Именно свойство, а не положение в обществе. Потому что не только во времена, когда популярность Никулина уже перевалила свой пик и, пожалуй, чуть-чуть пошла вниз (а вы попробуйте быть так же популярным в роли многолетнего директора цирка, как в роли Балбеса или Юрика), не только тогда, когда в городе Ташкенте останавливались трамваи, потому что прошел «сам Никулин, живьем», как рассказывал мне режиссер фильма «Двадцать дней без войны» Алексей Герман, но и давно, 30 лет назад или еще больше, «Когда деревья были большими», а Никулин только-только начинал сниматься, – это свойство было ему присуще в той же самой мере, и я тому живой свидетель.

Кумиром был «Современник», а кумиром «Современника» был Олег Ефремов. И при всем демократизме всеобщего приятельства все, в том числе и он сам, знали и чувствовали: лидер, не зря же подпольная кличка его среди современниковской молодежи была Фюрер. Трезвый, он был напорист, логичен, взрывчат и неотразим. Выпив, мог стать неприязненно надменен и агрессивен.

«Современник» гуляет у Миши Козакова, недавно зачисленного в труппу. Среди гостей «со стороны» – Никулин с гитарой.

Что Никулин – точно, что гитара – так мне кажется, потому что поет частушки и у меня в памяти звучит какой-то аккомпанемент. Все «под газом», от стола отошли в ожидании чаю, кто-то с кем-то (воспользуюсь шолоховским выражением) «паруется» в медленном танго. Как всегда, кипит в углах высокая беседа «о доблестях, о подвигах, о славе», время от времени прерываемая хулиганскими частушками Никулина. Вдруг Олег сбрасывает с шеи руки партнерши и, набычившись, грозной походкой направляется прямо к Никулину.

– Спой мне. Персональную частушку. Ну!

И внезапная предскандальная тишина. Характер Олега Ефремова известен своей непрограммируемостью в этих ситуациях. Что его раздражило, какая укусила муха – этого не угадать. В нем гроза и готовность к разряду.

Никулин, безмятежно сидящий на ручке кресла, поднял бровь, и по его лицу, словно светящаяся реклама по карнизу арбатского почтамта, только очень быстро, протекает выражение «ты сам напросился». И Никулин поет:

Ах, Амвросим ты, Амвросим,
Мы сперва тебя возносим,
Сперва сами вознесем,
Потом сами обосрем.

Грохнули сначала мы, а через паузу и сам Олег Николаевич. Все-таки у наших кумиров с чувством юмора тогда все было в порядке.

Пустяки? Да конечно же пустяки. Но за прошедшие тридцать с лишним лет мне так много раз стольким людям хотелось спеть эту частушку. А ведь не решился. Не спел.

А теперь представьте себе Никулина с гитарой, а перед ним – ну кто хотите: Горбачев, Буш, Ельцин, Папа Римский, кто еще?.. Слышите, как он эту частушку поет? Запросто.

Вот поэтому-то он и есть великий артист Никулин, а я только и могу себе позволить, что это о нем написать.

* * *

Все это я написал и почему-то не напечатал еще при Юриной жизни, даже до его юбилея. Жаль, что я не вовремя оказался застенчивым и не предал гласности это объяснение в любви.

Добавлять что-то сейчас, когда его не стало, и вся Москва, и вся страна уже его оплакали, вроде бы излишне, но не удержусь, похвастаюсь.

«Старый» цирк только что снесли. По ЦТ премьера «Прощай, старый цирк», где Ю. В. проводит последнюю экскурсию по манежу, форгангу, конюшням, артистическим, по комнате клоунов, по всему, чего уже не будет никогда.

Юра хорохорится, ему важно утвердить мысль, что все лучшее, что есть в этом старом цирке, возродится в новом, проект которого уже готов и даже деньги выделены. Но глаза у него грустные, и, вероятно, как никто он чувствует правду слов Сергея Юрского, сказанных в этом фильме перед последним, прощальным представлением: «Новым стенам надо будет простоять много лет, прежде чем они напитаются таким же высоким искусством, память о котором – неотделимая часть старых стен этого цирка».