Частная коллекция

И то, что это – прямой эфир, а не продукт монтажа с обаятельным голосом за кадром – это был его выбор. Не думаю, чтобы в первый год упоение властью было такое, что он повелся на чью-то провокацию. Нет. Он хотел того, что получил, но не ждал того, что получилось.

Он представлял себе, как это будет выглядеть? Думаю, нет. У этой формы общения с прессой на родине у него не было предшественников. Вот почему мне кажется, что именно железная Марго своей очевидной победой над пафосной и не уверенной в себе советской международной журналистикой подала ему этот, ставший для него мучительным, пример. Ведь в отличие от привычных советских, от единомышленников прошедших ту же партийную школу, что и он, доставшаяся ему пара (а, может, их было трое?) скользких и ловких, как окуни, журналюг не испытывала никакого трепета от встречи с главой чужого государства. Они ведь не пытались раздеть его на глазах у публики, они так понимали смысл своего дела, своей профессии: делать тайное – явным. Они в открытую задавали ему вопросы, которые он мог сам себе задавать только дома при закрытых дверях и окнах, или в ванной, пустив струю воды, чтобы не подслушали.

Я не помню ни одного вопроса и ни одного ответа из этой, по-моему, сорокаминутной беседы. Я не пытался найти ее в интернете или иным способом узнать хоть фамилии остальных действующих лиц. Я помню только свои впечатления от этого зрелища и до сих пор, вспоминая, пытаюсь до конца осмыслить, что же я видел и почему эта малая история так запала мне в голову и в душу.

Было совершенно очевидно, что он в эти минуты проклинал про себя тот день и час, когда решился устроить эту публичную самоэкзекуцию. Он не чувствовал себя ни лидером, ни руководителем, ни главой всего на свете. И жутко боялся, что это заметят собеседники или кто-то еще, понимал, что удержать это в секрете у него не получается, ненавидел собеседников, понимая, что они тут не виноваты, удивлялся их свободе и немного им завидовал.

Вы можете смеяться, но именно в эти минуты я понял, что я его люблю. Он был несчастный и живой, живой, в отличие от всех своих предшественников. Я его полюбил, как мною совершенное открытие, и он стал и навсегда остался членом моей семьи, как божок у первобытных племен, которого мажут жиром по губам, на которого сердятся и в сердцах ставят в угол, но без которого не стоит дом, как без праведника.

Он заметно потел, и телеэкран выдавал крупным планом все недостатки его внешности и речи, лакомые для карикатуристов и пародистов: ставропольский говорок и недоступное произношению слово «Азейбарджан», родимое пятно на голове и неловкость рук, еще не умеющих сложиться в выразительный жест. Он был открыт и уязвим. Но он решил, что страна должна освоить гласность как норму поведения, и начал с себя.

И я пошел за ним.

2020

Сивцев Вражек

В начале 1930-х годов теперь уже позапрошлого века, в одном из самых знаменитых арбатских переулков построили пятиэтажный дом, без лифта, по сути, очень похожий на будущие «хрущобы». Квартиру в этом доме получил муж моей старшей тетки, Фаины Самойловны, который работал в знаменитой мастерской архитекторов Весниных. Личных воспоминаний о нем у меня не сохранилось, он умер в 1942 году, когда мне было три года. Квартира эта, маленькая, но трехкомнатная, действительно состояла из одной комнаты – совсем крохотной, метров, наверное, шесть или семь, из второй – побольше, и третьей – горницы, в которой было метров восемнадцать.

Когда я вернулся в 1943 году из эвакуации, в доме жили мои дедушка и бабушка – Самуил Моисеевич Ласкин и Берта Павловна, в девичестве Аншина, их старшая дочь, Фаина Самойловна или по-семейному, Дуся, с сыном Вовой, который был на пять лет меня старше, средняя сестра – Софья Самойловна, а также новый муж старшей сестры, впрочем, может быть, Леонид Алексеевич Вишнев появился там годом позже, и я, которого им подбросила моя любимая мама, аж до 1948 года, служившая в Наркомтяжпроме и вечно находившаяся в командировках.

Квартира была на втором этаже, и номер у нее был знаменательный, совпадающий с номером школы, в которой я начинал учиться – 59. Войдя в квартиру, ты оказывался в довольно широком коридоре, широком за счет длинной ниши справа, где разместились вешалка, а позднее и холодильник, коридор упирался в среднюю по величине комнату, справа в конце его был вход в большую комнату, где жили дед с бабкой, где проходили семейные обеды, принимали гостей и справляли праздники.

Слева была крохотная, буквально четырехметровая кухня, дальше раздельные ванная и туалет. Полы в доме были паркетные, и натирание полов было одним из самых трудоемких и памятных занятий. По соседству с ванной находилась и маленькая комната, где жила Дуся или Дуся и ее муж.