Частная коллекция ошибок

— Я и сам дурак, — самокритично сообщил Юрий Валерьевич. — Когда жена моя первая, Нинель, умерла, тосковал сильно, вот и женился на Галке. Я неисправимый романтик — влюбился по уши. Галка была дама как раз в соку. Сами представьте — ей тридцать восемь, мне шестьдесят два. В парикмахерской за углом она работала. Вы бы видели ее, Николай Алексеевич, когда намажется! Тоже не устояли бы, даю голову на отсечение. И я пропал. Нинель моя, первая, была женщина душевная, но в блондинку краситься не умела. А эта! А в постели что вытворяла! Вы не поверите…

Самоваров терпеливо слушал. Было похоже, что речь о статуэтках зайдет не скоро, если эти статуэтки вообще существуют в природе. Может, Вера Герасимовна права и Сахаров просто человек со сдвигом? Самоваров своей интуиции доверял, но вдруг он в первый раз ошибся?

Как только Юрий Валерьевич в очередной раз блаженно припал к довольно теплому пиву, Самоваров заговорил о другом:

— Вы вчера намекнули, что продаете какие-то произведения искусства. Я понимаю, вы стеснены в средствах. Если вам удастся заинтересовать своим предложением музей…

— Это было бы чудесно! — закончил Юрий Валерьевич. — Я гол как сокол. Видите этот костюм?

Костюм на Сахарове был вчерашний, потертый, с огромными лацканами и клешами от колен. Такие странные штаны Самоваров раньше видел только на Трубадуре из мультика про бременских музыкантов.

— Этот костюм я шил к выпуску из института. Потом он валялся в кладовке — я в него уже не влезал, да и клеши из моды вышли. А тут Галка! Я ее в своей квартире прописал, стервеца ее Димку усыновил, а она!

Самоваров сочувственно вздохнул: ему показалось, что Сахаров собрался плакать.

Голос несчастного в самом деле дрогнул:

— Галка, как только мы расписались, сразу стала мне изменять. А может, и раньше изменяла, еще до того, как мы познакомились? Короче, нашла себе постоянного хахаля, таксиста. Мы развелись. Она разменяла мою квартиру, обобрала, и я только два месяца как перестал алименты на Димку платить. Наконец-то стервецу стукнуло восемнадцать!

— Стервец, надеюсь, в армии?

— Как бы не так! В колонии он — мобильники на улицах отбирал. А я живу в комнатенке на подселении. Среди монстров живу! Износился, как Челкаш. Два года, верите, в одном трико проходил. Исхудал — этот вот костюм достал из чемодана, а он впору! Раньше трещал по швам, а теперь мешком висит. Другого костюма у меня нет. И не предвидится.

— Произведения искусства… — хладнокровно перебил его Самоваров.

— Это было бы чудесно! — снова оживился Юрий Валерьевич. — Мне ваш вахтер, краснощекий такой, сказал, что вы дадите хорошую цену. Для меня это манна небесная.

— Вы уже продавали какие-то вещи? По крайней нужде?

— Никогда, — гордо отрезал Сахаров.

Это было странно. Как же он сохранил Лансере (или что там у него?), если бывшая Галка его обобрала?

Самоваров не подал виду и спокойно продолжал:

— Откуда у вас ценные предметы? Вы наследство получили?

— Да, наследство. Жена моя первая, Нинель… Мне трудно об этом вспоминать… Это да, все от Нинель. Она была необыкновенно душевная женщина. Любила картинки, статуэтки…

Наконец-то и до статуэток добрались! История с Нинель выглядела сомнительно, но слезы Сахарова, которые все же пролились, были самые настоящие и далеко не скупые. Самоваров впервые видел, чтобы человека так развезло от кружки пива.

— Послушайте, Юрий Валерьевич, вы далеко живете? — спросил Самоваров. — Мы не могли бы прямо сейчас пройти к вам и посмотреть вещи? Не исключено, что вопрос с их покупкой решится быстрее, чем вы думаете. Тогда вы сразу же приобретете несколько новых костюмов.

— Я живу недалеко, на Семашко, — сообщил Юрий Валерьевич, смахивая слезу. — Дом восемнадцать. Это вертеп, а не дом.

— Вы завтракали?

— Я никогда не завтракаю. И не ужинаю. Я веду здоровый образ жизни. Но если вы угостите меня куском колбасы — лучше чайной, чем субпродуктовой, — тогда пошли. Кажется, с вами можно иметь дело.

На том и порешили. По дороге Самоваров купил в гастрономе палку колбасы с неестественным названием «Холмогорский сервелат» (выбор сделал Сахаров), булку хлеба, пачку чая, полкило конфет «Коровка» и три бутылки пива.

Дом на Семашко был из неплохих сталинских, то есть с фронтонами и с лепниной на тему урожая. Однако его признали аварийным еще лет двадцать назад — он стоял у обрыва, который неудержимо сползал в Неть. Дом тогда хотели снести, а жильцов расселить, потому и набилось в него народу видимо-невидимо. Однако времена сменились, и расселение не состоялось. Жильцы побогаче разъехались. Их место заняли другие, более шумные и беспокойные. Дом стал втрое многолюднее. У подъездов целыми гроздьями восседали старушки. Дети всех возрастов носились по двору, вопя на разные голоса и заглушая даже Стаса Михайлова и Лепса, которые вразнобой пели из нескольких окон сразу.

— Вертеп, — повторил Сахаров, открывая величественную дверь своего подъезда.

На двери был домофон. Некий школьник всеми десятью пальцами увлеченно нажимал на его кнопки, воображая, быть может, что играет на баяне. От игры не было ни звука, ни писка.