Частная коллекция ошибок

Этот последний опознавать Похитонова и Чипаруса не поехал. Он попросил разрешения еще немного побыть в галерее. Галашин позволил.

Виктор Дмитриевич остался в галерее один (правда, за дверью бдительный охранник Савельев все же топал туда-сюда по коридору).

Эксперт оставил в покое безупречную полтавскую пыль и бросился к «Утру в Гурзуфе».

— Черт, холст и подрамник старые, без дураков, — пробормотал он, решительно отделив картину от стены и еще раз ощупав изнанку живописи чуткими пальцами. — Но старый холст не проблема — тогдашней мазни, включая самую дерьмовую, сохранилось много. Запись поверх какой-то старой муры?

Он снова стал разглядывать натюрморт с разных точек. Потом он достал из того же бездонного кармана, где лежали роговые очки, маленькую, но мощную лупу и уткнулся в сомнительную живопись.

— Состав пигментов безупречный, — вздохнул он. — Подобрать что-то похожее из нынешних красок реально, но надо хорошо знать, что у Коровина на палитре было, а чего исторически быть не могло. То, что здесь намазано, у Коровина имелось. Раскачать дундука Галашина на полный химический анализ вряд ли получится, да и зачем? Мне нужен от него не Коровин, а Васильковский. Но если я смогу взять за жабры Палечека…

От этой мысли немолодые щеки Виктора Дмитриевича заметно порозовели. Он не очень нуждался в деньгах и не гонялся, как раньше, за неведомыми и забытыми редкостями. Он успокоился. Сейчас он всему предпочитал чистое искусство. Для него это было искусство выходить сухим (или полусухим) из воды, то есть из рискованных ситуаций.

Давно, еще в девяностых, Виктор Дмитриевич распродал свое небольшое, но ценное собрание. Тогда лихие ребята то и дело громили и грабили коллекционеров. Виктор Дмитриевич, человек жизнелюбивый, не желал получить табуреткой по башке или пулю в лоб. С коллекцией он расстался. Главным наслаждением его жизни стали платонические авантюры с живописью. Он ограничился званием эксперта, направляя неразумных и обводя вокруг пальца ушлых. Он осчастливил одних и уличил других. Другу Парвицкому он помог составить превосходную коллекцию. Женька звал его великим комбинатором и бранил за склонность к шантажу и раскладке ложных приманок. Но позднее призвание Виктора Дмитриевича состояло именно в этом.

Вот и сейчас, разглядывая отвратительного Коровина и зная, что у Филиппа Палечека таких Коровиных полным-полно, он предвкушал, как вывернет парижанина наизнанку. И вытрясет из него все стоящее!

— Филька, конечно, не дурак, — рассуждал он. — Нанять студента художественного училища, чтобы он намазал кучу картинок? Глупо и опасно. Тут все как-то иначе подстроено. Пусть Фима в Москве порыщет, но и я не лыком шит.

Он еще раз вгляделся в картину. На слепяще-белой скатерти, залитой невероятным светом, млели в вазе лохматые розы, мерцал стакан с водой, на тарелках самоцветами пестрели какие-то объедки. Вдали косым горбом поднималась белая гора, за ней синело море.

Виктор Дмитриевич рассердился:

— Гурзуф, черт его возьми! Именно Гурзуф. И написано бойко, мазисто. Что же тут не так, кроме того, что тени для Коровина сероваты, а яблоки дрянь?.. Черт, мне мешают эти мазки — летят, бегут, темперамент так и шипит. Но как-то не по форме они ложатся, что ли? Такое впечатление, что не с натуры все это писано. Тогда меж рукой и глазом мозги не встревают!

Он еще раз посмотрел на «Утро в Гурзуфе» одним глазом, левым.

— Не с натуры написано! Точно! С другой картины?! Провалиться мне, если это не так. Ну, держись, Палечек!

Глава 10

1

Сентябрьское солнце может быть жарким, почти летним, но сентябрьские ночи сыры и неуютны. И наступают они поспешно, и тянутся долго.

Едва сошел закат, как множество незнакомых звезд засияло в зеленом небе. Варя знала, что осенью бывает много звезд, но своими глазами видела это впервые.

— Даже смотреть страшно, — сказала она. — Голова кружится. Зато красиво!

Ей было холодно в куртке, которую в городе она носила до ноября. Из чащи тянуло стылой прелью, древесной и грибной. Лес стоял однообразно черный, как забор, а ведь еще полчаса назад березы на обочине были такими ослепительно-желтыми, что, казалось, они фосфоресцируют в сумерках. Не верилось, что темнота сможет погасить эти светильники — они сияли и шелестели.

Но теперь остался лишь шелест. Какая-то невидимая большая птица перелетела с ветки на ветку, громко шоркнув крыльями. Совсем как в страшной сказке! Какой? Про Белоснежку, кажется?

Варя поежилась и нарочно громко крикнула:

— Долго еще?! Когда поедем? Я замерзла!

Артем возился под капотом заглохшей «восьмерки» при свете туристического фонарика. Услышав Варин голос, он выпрямился, выключил фонарик, вытер руки какой-то дачной тряпкой, которую нашел в салоне.

— Плохо дело, котенок, — сказал он. — Карбюратор полетел. Машина-то рухлядь.

— Ты говорил, бензин кончился.

— И это тоже. Но бензин дело наживное: поголосовали бы на дороге, помог бы кто-то. А тут полный капец. Ты не переживай! Ничего, прорвемся.