Частная коллекция

Как-то из разговора между съемками я узнал, что Г. С. делает утреннюю гимнастику по часу в день, и загорелся ее снять. Сначала мне отказали: у Г. С. нет подходящей для съемок такого эпизода одежды. Но каким-то неведомым мне путем идея все-таки проросла, и в одночасье нам с операторами была назначена утренняя съемка.

Кстати, операторов у меня в картине было два — Марк Глейхенгауз и Саша Оркин. Оба были превосходные профессионалы, картину мог снять любой из них в отдельности. Но, по мнению заказчика, они прекрасно дополняли друг друга, что и предопределило их совместную работу на картине. Ну это так, в порядке ворчания.

А условие нам было поставлено всего одно: снимать под документ, как бы подглядывая, давая Г. С. возможность нас не замечать. Приехали на Котельническую. Я еще не упоминал, кажется, что Г. С. жила в той самой престижной Котельнической высотке генералов и народных артистов. Вышла Г. С в черном репетиционном комбинезончике (как оказалось, взятом напрокат у Кати Максимовой). Спросила: сколько минут ее зарядки требуется для фильма? Комбинезончик на семидесятидвухлетней Улановой сидел как влитой. Я запросил десять минут, полагая, что из часовой зарядки буду снимать наиболее выразительные куски. Встали мы в коридоре, снимали через приоткрытую стеклянную дверь, посему операторы определили Г. С. точку перед зеркалом, с которой ее было бы нам хотя бы видно. Галина Сергеевна к требованиям oператоров относилась куда более благосклонно, чем к моим. Поставили свет, и Г. С. отработала десять минут по часам. Спросила: все сняли? И ушла переодеваться. Снять-то мы сняли, но ведь так и не узнали, какую на самом деле и сколько делает зарядку великая Уланова.

Объективности ради добавлю, что если бы я, тогда спортивный и сорокалетний, попробовал повторить несколько из ее десятиминутных упражнений, то, боюсь, уже не писал бы этих мемуаров — меня после этих поклонов и наклонов вообще бы не разогнули.

Вторая история связана с нашей поездкой в Питер. Сама поездка была довольно долгая, сумбурная и малопродуктивная. Мы ходили с Улановой по дворикам ее детства, в которых не сохранилось ничего, что было бы связано с ее нынешней московской жизнью, и она послушно и косноязычно пересказывала то, что в наше отсутствие они со сценаристкой, видимо, репетировали или по крайней мере заранее обсуждали. Операторы искали ракурсы. Звукооператор вымучивал разборчивость синхронной записи, я бесился и лелеял план реванша.

За те полгода, которые в неспешных и не очень плодотворных трудах прошли со времени нашего знакомства, то есть после гибели первого варианта фильма, я, разумеется, с куда большим, чем раньше, интересом и усердием собирал об Улановой легенды и сплетни. Поскольку, как я уже заранее признался, развенчать Легенду мне не удалось, а сплетни пересказывать — воздержусь, попробую только воспроизвести некоторые из фактов, размышления над которыми привели меня к одной затее.

Г. С. решительно отрезала прошлое, если оно начинало путаться под ногами, в том числе мужей, подруг, учителей, добрых знакомых.

Превращение гадкого балетного утенка с троечным аттестатом в белого лебедя ленинградского балета произошло не только через труд, но и через общение с покровителями, меценатами, поклонниками и т. д., составлявшими в те годы не столько околобалетную тусовку, сколько цвет ленинградской интеллигенции, точнее, петербургской, поскольку кировская зачистка Ленинграда от петербуржцев еще впереди.

Домом, где Уланову взяли под крыло, был дом Качалова-Тимме. Он — кузен великого Качалова — профессор, кажется, химии, она — известная драматическая актриса. Через них и А. Толстой, и Селигер, и другие маленькие и большие открытия в жизни юной Г. С.

К тому времени, как мы оказались в Ленинграде, от дома этого осталась мемориальная комната, созданная усилиями одной из племянниц Тимме.

Ни к созданию мемории, ни к попыткам сохранения квартиры Г. С. отношения не имела. В этой квартире не была около тридцати лет, практически после войны и переезда в Москву.

Не то Качалов, не то Тимме были еще живы, когда Уланова этот дом «отрезала» — забыла. Скажу больше, поскольку это не сплетня: племянницу Тимме, которую хлопоты по устройству мемориала привели в Москву, Г. С. не приняла, на письмо ее не ответила. Как сказала эта женщина смущенно: «Галина Сергеевна, наверное, так занята была…»

Ну вот. И я затеял привести Уланову в этот дом ее юности, в эту мемориальную комнату, уставленную и завешанную осколками памяти, в том числе и фотографиями юной Гали с трогательными надписями — на самом видном месте. То, что я раскопал, я предусмотрительно держал при себе, готовя «момент истины».

***

И идея была принята! Правда, с порога была отвергнута версия встречи там с племянницей — создательницей мемориала.

Вообще надо сказать, что отбор персоналий в наше кино происходил жесточайший.

Какие Самойлов и Евтушенко?! Это в кино про Уланову? Вы с ума сошли, это уровень Пастернака, Пушкина…