Частная коллекция

Даже сейчас мне трудно поверить, насколько мало это значило для самого Якова Евгеньевича. Стоило врачам ослабить хватку или просто потерять бдительность, он летел на свою любимую Потылиху и там в павильоне, в аппаратной, в ателье озвучания или перезаписи преспокойно забывал о валяющейся в столе рукописи. Там, на студии, в полную меру проявлялся далеко не легкий его характер. Посудите сами, каково работать с человеком, который непреклонно подходит к будущей картине с мерками высших шедевров звуковой киноклассики. И этими мерками меряет не только замысел, но и каждую воплощающую его деталь, будь то звучание шестой скрипки в оркестре или скрип тележного колеса. Эта его абсолютная неспособность к самой невинной халтуре иногда порождала шедевры, но значительно чаще — в нашем поточном производстве — приносила конфликты. Среди шедевров есть и «Дневные звезды» Игоря Таланкина, фильм, где снимался эпизод убийства царевича Димитрия в Угличе, — так что я ни на йоту не отступил от истины, сказав вначале, что Харон при этом событии присутствовал. Есть даже фотография, где он стоит над трупом царевича и держит в руках не то пузырь, не то какой-то иной сосуд с кинокровью.

Шедевра он ожидал, требовал и готов был ради него разбиться в лепешку не только от работ мосфильмовских «полковников» и «генералов», но и от своих недавних студентов. У него были пристрастия, но рангов он не признавал. Многие на «Мосфильме» и во ВГИКе по сей день вспоминают его с любовью и печалью, но никто из тех, с кем он работал, никогда не читал сонетов и практически никогда не слышал от него о лагере, хотя был Харон и словоохотлив, и речеобилен. Он не любил это время, и, несмотря на праздничность сонетов и залихватскость комментариев, для него это был горький опыт. А все-таки:

Пока из рук не выбито оружье,

Пока дышать и мыслить суждено,

Я не разбавлю влагой равнодушья

Моих сонетов терпкое вино…

И дальше:

В дни пыток и костров, в глухие годы

Мой гневный стих был совестью народа,

Был петушиным криком на заре.

Плачу векам ценой мятежной жизни

За счастье — быть певцом своей отчизны,

За право — быть Гийомом дю Вентре.

Осталось досказать историю золотых часов, тех самых, подаренных мне в 1947-м, в первый приезд Харона из лагеря. У кого Харон их купил, кто гравировал на них мои инициалы и почему именно такой подарок решил он сделать восьмилетнему, никогда не виденному им мальчишке, — об этом в семейной истории за давностью лет сведений не сохранилось. Таскать их в школу, в свой второй класс мне не приходило в голову. И часы были переданы во временное владение моей тетушке, которая носила их в сумочке на работу в отдел снабжения металлами завода имени Сталина до того самого дня, пока не была арестована, осуждена на двадцать пять лет и отправлена в лагерь, в Воркуту, ну да, вы верно догадались, на лагпункт «Кирпичный завод», где женщины, собравшись после работы «на общих», иногда читали сонеты дю Вентре. Чаем, отобранные у нее при аресте, вернулись в черную бесконечность, именуемую судьбой или Гулагом, тем самым подчеркнув еще раз, что только духовное вечно или, если хотите, что не горят только рукописи — остальное преходяще.

1989-1999

Комментарий экскурсовода

А напечатать книжку еще раз никак не удается, уж очень она ни на что не похожа. Чего я только не предпринимал: читал сонеты Гийома по телевидению, рассказывал эту историю в газетах и журналах, теребил знакомых и приятелей — все пустое. Так и живу с ощущением, что это — моя книга, судьба, которой еще не состоялась до конца. Поэтому никак я не мог не включить эту историю в свою коллекцию — она одна из самых для меня живых и самых памятных.

Комментарий экскурсовода

Каждый человек хоть раз в жизни мечтал: «Если бы я был Богом!» Кинорежиссер — а я отдал этой профессии в общей сложности почти четверть века — это тот наивный безумец, который поверил, что мечта воплотима, и решил ее осуществить — сотворить свой мир.

Есть способ творить этот мир из готовых блоков реальности, и это называется документальное кино.

Есть другой — начинать сотворение своего мира из первоэлементов — предметов, фактур, натуры, погоды, наблюдений, фантазий, снов. И это уже кино, называемое игровым или художественным.

Разделение условное, зато понятное. И в документальном, и в игровом кино за всю их более чем столетнюю историю тех, кому это удалось, — единицы. Остальные, как и я, остановились кто на полпути, кто еще ближе к линии старта. То, что создали мы, это не особый мир, это разные истории, хорошие и плохие, рассказанные искусно и даже с блеском, но отличающиеся друг от друга примерно как субъекты Российской Федерации или американские штаты: всё в них может быть разное, но они существуют по одним и тем же законам физики.

Не знаю, преуспел ли я в режиссуре, но научился многому, и прежде всего тому, что, как говаривал мой любимый Станислав Ежи Лец: «Безвыходным мы называем такое положение, простой и ясный выход из которого нам не нравится».