Частная школа

— Кто-нибудь знает, у Дины Ковалевской есть ещё какие-то родственники? Не получается дозвониться ни до её матери, ни до отца ни по одному из номеров. Может, есть у неё бабушки там, дедушки, тети, дяди, не знаете?

Они растерянно переглянулись, но никто ничего такого не знал.

— А что случилось? — спросила Полина.

Ещё до того, как куратор ответил, Эрик почувствовал, как вдоль позвоночника пробежал липкий страх, а за грудиной словно образовалась бездонная холодная яма. И сердце замерло, готовое в любую секунду сорваться камнем в эту яму.

— Дине стало плохо. Её на скорой увезли в больницу.

— А что с ней? — теперь уже спросили хором несколько человек.

— Ну… неизвестно пока, — хмурился куратор. — Заболела. Простыла, наверное. Ладно, занимайтесь. Извините за вторжение.

После урока, едва химик покинул аудиторию, Корбут во всеуслышание окликнул Лизу.

— Ну что, Спицына, довольна?

— Я-то здесь причем? Я не заставляла её бегать по улице без одежды, — оправдывалась Лиза.

— Ты реально ничего не понимаешь или прикидываешься дурой? — наступал Корбут.

— Что я должна понимать? — голос её сорвался. На щеках проступили алые пятна.

— Если б не твоя поганая выходка, ничего бы этого не было.

— Да, Лиза, признай, что ты была не права, — вмешалась Полина.

— Я всего лишь показала правду. Она же действительно сказала, что с отбросами не общается! И вы это слышали! А теперь я же виновата…

Корбут посмотрел на неё брезгливо.

— Я так точно с отбросами не общаюсь, так что больше слова тебе не скажу. Катюха, пойдём.

Пока он проходил мимо, Лиза сидела прямо, как будто кол проглотила, лишь руки судорожно сжимали сумку, лежащую на столешнице. Но как только Корбут скрылся, она уронила голову на руки и разревелась. Но никто не подошёл к ней, никто и не посочувствовал. Эрик вместе со Шмыговым и Полиной выходили из аудитории последними под горестные рыдания.

Никто бойкот ей не объявлял, во всяком случае Эрик такого не слышал. Корбут о ней вообще больше не заикался. Но Лизу как будто по сговору перестали вдруг замечать. Даже Полина и Никита демонстративно отсели от Лизы за ужином, оставив её в гордом одиночестве.

Сначала её не замечали только в классе, но к утру следующего дня это отторжение неведомым образом подхватили и другие.

Впрочем, Эрику до Лизы никакого дела не было. Весь вечер он терзался от неизвестности. Порывался позвонить Дине, но одёргивал себя. В конце концов, попросил Шмыгова. Тот набрал Дину, но прослушал лишь сообщение от автоответчика.

От этой беспомощной тревоги Эрик места себе не находил.

— Да не грузись ты так. Простуда — это ж ерунда, — заявил ему Ренат.

— Её на скорой увезли, — напомнил ему Эрик.

— Ну а на чём ещё везти в больницу? Её увезли, чтобы она нас не заразила. Директриса же всегда так делает. Перестраховывается.

Спустя сутки куратор принёс вести из больницы, куда увезли Дину. Нехорошие вести.

— Крупозное воспаление лёгких у неё, — произнёс он мрачно.

61

Две недели спустя

Солнечный свет проникал сквозь ламели приспущенных жалюзи, оставляя на бежевых стенах и полу яркие полосы. Хотелось поднять жалюзи, чтобы свет наполнил всю палату, но сил подняться с кровати не было.

Дине казалось, что она сто лет не видела солнца, хотя прошло всего две недели с того дня, как она загремела в больницу. Кажется, прямо с уроков её отвезли на скорой в городской приёмный покой.

На другой день, когда из школы всё-таки смогли дозвониться до отца, родители перевезли её в частную клинику в Москве. Но эти путешествия в памяти никак не отложились. Как, собственно, и две минувшие недели, которые она провела сначала в реанимации, затем — в палате интенсивной терапии. Эти прошедшие четырнадцать дней сузились до вороха беспорядочных обрывков. Да и то не понять, может, то сны или горячечный бред?

О том, в каком тяжёлом состоянии она была, Дина узнала от мамы три дня назад, когда её перевели в обычную палату-одиночку.

— Детка, ты нас так всех перепугала, — охала она. И в её глазах стояли слёзы.

Да и врач не скрывал, что её еле вытянули. А Валя, ночная медсестра, простодушная и болтливая, каждый вечерний укол сопровождала рассказом о том, как брат-друг-сосед-ещё кто-нибудь промёрз, подхватил крупозную пневмонию и за неделю сгорел. Менялось только действующее лицо истории, а исход был один и тот же — трагический. Так Дина, по мысли Вали, должна прочувствовать, что ей крупно повезло и обрадоваться. И должна начать хотя бы мало-мальски есть.

Но Дина не радовалась и почти ничего не ела. С тех пор, как опасность отступила, на неё навалилась такая беспросветная и горькая тоска, что ничего не хотелось…

Здесь, в палате, имелись и журналы, и плазма, и планшет, и wi-fi, но все три дня Дина просто лежала и больше ничего не делала. Единственное — она сразу затребовала свой телефон. В интенсивке сотовые были запрещены, поэтому мать забрала его домой и на другой день принесла.

Дина тогда на несколько раз проверила все сообщения о пропущенных, прошерстила все мессенджеры и агенты — от него ничего не было. Ни звонка, ни сообщения.