Частная жизнь адмирала Нельсона

Как бы ни был он по возвращении с континента занят службой и сколько бы времени ни уделял леди Гамильтон, Нельсон, по словам того же Сен-Винсена, часами позировал художникам — сэру Уильяму Бичи и Джону Хоппнеру [37]. Писал его, при полном параде, со всеми медалями и иными знаками отличия, Ф. Х. Фюгер. Делал эскизы голландский живописец Симон де Костер, репродукции с рисунков которого имели широкий спрос. Наконец, бюст героя лепила дочь фельдмаршала Конвея, миссис Энн Деймер. Нельсон ей подарил сюртук, бывший на нем во время битвы на Ниле. С тех пор адмирал не только не надевал его ни разу, но «даже не позволял чистить, дабы его друзья, морские и не только, могли бы, глядя на бороздки, оставшиеся от пота и пудры с парика, собственными глазами убедиться в том, как беззаветно сражался он во имя короля и нации» [38].

Кроме напряженных отношений с лордом Сен-Винсеном, Нельсон имел и другие поводы для беспокойства. Хотя приближался срок родов, Нельсон места себя не находил, опасаясь, как бы в его отсутствие леди Гамильтон не сделалась жертвой домогательств принца Уэльского. К душевным волнениям прибавились житейские неприятности: багаж снова упаковали крайне небрежно, а в крышку его стола красного дерева кто-то заколотил гвозди. Как обычно, Нельсон винил во всем жену. «Постоянно приходится сталкиваться с разными мелкими неудобствами, — выговаривал он ей. — Половина гардероба осталась дома: негодяя француза-привратника следовало бы вздернуть на рее… Все приходится покупать, даже чай, ведь его невозможно отыскать в огромном сундуке!.. Короче говоря, ни в коем случае нельзя доверять укладывать багаж другим. Сам бы все сделал за десять минут и в десять раз дешевле… Теперь уж поздно посылать оставшуюся половину гардероба, потому не знаю, да и не хочу знать, что со мной будет».

Мысль о том, как принц Уэльский развлекается в доме на Пиккадилли, куда Гамильтоны переехали с Гросвенор-сквер, приводила Нельсона в ярость. Он места себе не мог найти от ревности. Одно предостерегающее письмо шло за другим — иные доставлялись по адресу Оливером, Дэвисоном, Трубриджем, капитаном Эдвардом Паркером, другие — обычной почтой. «Неужели сэр Уильям хочет сделать тебя подстилкой для этого негодяя? — грозно вопрошал он. — Я так и вижу, как у тебя на груди написано: «НА ПРОДАЖУ»». Как можно позволить пригласить к себе человека, о котором все говорят, что он «водится со шлюхами, пьяницами и беспринципными лжецами»? Неужели это великий Гамильтон? Ему, Нельсону, за него стыдно. Достаточно одного-единственного визита подобного типа, и на леди Гамильтон ляжет клеймо его chere amie. Любовь принца к таким женщинам, как она, ни для кого не тайна. Разумеется, Нельсон уверен — леди Гамильтон «устоит перед любой царственной особой Европы», ведь она «само совершенство». Однако, если бы сэр Уильям только знал светское мнение о принце, он бы скорее пригласил к себе за стол последнего бродягу, чем столь «беспринципного лжеца». Репутации леди Гамильтон, «доныне безупречной», будет нанесен сильный удар. «Такого не перенесла бы любая приличная женщина». Принцу «место только в обществе людей с дурной славой». Говорят, он похваляется сделать ее своей любовницей. Какой отвратительный «лжец и последний негодяй!»!

«Закрой дверь перед ним, — умоляет он. — Будь твердой… Пусть поразит его Бог… Не пускай этого подлеца к себе домой… О Боже, о Боже, не дай мне сойти с ума… Не дай выпрыгнуть сердцу из груди… Пошли покой… Эмма верна мне, но никто, даже Эмма, не устоит перед льстивым языком Змия… Все будут думать и говорить, будто Эмма такая же, как другие, а ведь когда-то я бы любого убил за такие слова! И что же теперь — вынужден, повесив голову, признать их суждения справедливыми… Но прости, прости меня, я знаю свою Эмму! Не забывай, что когда-то у тебя был друг Нельсон, любящий друг, но — увы! — у него случилось несчастье. Он потерял своего единственного друга, свою единственную ЛЮБОВЬ! Не забывай этого беднягу, он честный человек… Не брани меня, право, я этого не заслуживаю… Я хотел бы громом прогреметь и убить молнией… Я, весь в слезах, не в силах терпеть более».

Нельсон мечтал увезти ее куда-нибудь. «До чего меня доводит одна только мысль о возможности спать с тобой, — говорит он в письме, доверяя его Фрэнсису Оливеру и, таким образом, уберегая от посторонних глаз. — Одна только мысль, не говоря уж о действительности. Я весь, вся моя любовь, все желания принадлежат тебе, и если ко мне приблизится женщина, даже когда я о тебе не думаю, скорее небо на землю упадет, чем я хотя бы прикоснусь к ней. Нет, сердце мое, ум, тело составляют нерушимый союз любви к тебе, моя дорогая, моя любимая Эмма… Моя единственная возлюбленная жена, ибо перед небесами и Богом ты и есть моя жена… Хорошо бы уехать в Бронте, ибо, поверь мне, Англия — ужасное место. Даже зная, что тебя в любой момент может подстрелить какой-нибудь бандит, лучше прогуливаться под каштанами, чем оставаться в стране, где топчут твое имя».