Частная жизнь мертвых людей (сборник)

Я посмотрел в сторону убежавшего мальчишки. Но его уже не было видно. Я долго сидел на скамейке. Ждал – вдруг он вернется. Встал и пошел домой. «Ему и шлем велик, и меч деревянный, да и сам он…» – мысленно говорил я себе. Но через каждые несколько шагов оборачивался – вдруг он появится.

Родина

Дед Сидор стоял на обочине с бидоном мазута…

Пионеры в коричневых галстуках, с загипсованными салютующими руками прошли мимо, чавкая черными, в бурых пятнах кирзовыми лаптями по жирной грязи.

– Родиной торгуешь, сволочь, – обронил один, не оборачиваясь, и пнул бидон.

Дед Сидор хотел что-то ответить, но заплакал, глядя на растекающуюся жижу.

Тайная жизнь Гены Хомякова

Гена Хомяков неожиданно для себя влюбился в Любу. С первого взгляда. Вернее сказать – со второго. С первого взгляда у него только коленка зачесалась. Потом зачесалось в носу, и он чихнул. Проходивший мимо гражданин сказал «будьте здоровы» и плюнул под ноги Хомякову. Хомяков, переведя взгляд на гражданина, а потом вернув его обратно на Любу, сказал «спасибо», влюбился окончательно и зачесался уже целиком.

И не было бы ничего примечательного в этом – мало ли граждан ходят и плюют под чужие ноги, – деликатность в том, что Гена влюбился во сне. Ехал в метро по кольцевой, задремал под грохот уносящегося тоннеля, увидел Любу и влюбился. В этот момент ему наступили на ногу, и он проснулся, и остался в неведении относительно взаимности взыгравших чувств.

На службу Гена Хомяков прибыл в кипении надежд и брожении сомнений. К счастью, началось необычайно важное совещание, и Гена на нем уснул. Как раз вовремя – Люба заходила в седьмой подъезд старинного замка. Гена, манкировав собранием столь изощренно, успел заметить ее длинный красный шарф, догнать и уцепиться за него. Шарф стелился по лестнице и привел его на последний этаж, к двери черного дерева. Гена постучал. Дверь открылась. Люба стояла перед ним в откровенном естестве, плавно переходящем в естественную откровенность. Нагота была не столько скрыта, сколько подчеркнута красным шарфом, наброшенным редкими кольцами на Любу, как удав на березу. Гена потянул за другой конец шарфа, который сжимал все это время. Шарф начал опадать. Кто-то потряс Гену за плечо. Хомяков повернул голову…

…и открыл глаза. На него смотрели с нескрываемым осуждением постылые, душимые завистью сослуживцы.

На обратном пути в вагоне топтались так, что отойти ко сну не удалось. Он раз за разом закрывал глаза, видел удава и был будим очередным наступанием на ногу.

Гена приехал домой злой. Аглая Хомякова, законная супруга, сунула ему под нос тарелку щей и скрылась в опочивальне. Гена осторожно приоткрыл дверь. Осмотрел спящую Хомякову. Нечто новое увидел он в ее неподвижном теле – заскорузлая, безнадобная неинтересность поселилась в нем.

Хомяков лег рядом и смежил очи.

– Ты бросил меня? Где ты был все это время?

Люба сидела в бесстыдном халатике, закинув ноги на подлокотник кресла, и строго смотрела на Хомякова. Гена поинтересовался взаимностью чувств.

Люба призналась, что беременна. Хомяков такому положению удивился, сказал, что предпосылки, конечно, были, но ничего, кроме шарфа на березе, он не помнит. Люба зарыдала. Пришлось жениться.

Свадьбу Гена тоже упустил. В том смысле, что она была, но в памяти не отложилась.

Тайная жизнь оказалась слишком тайной. Многое проходило мимо, о чем Хомяков узнавал только со слов Любы. Он стремился чаще бывать с ней, ловил любую возможность забыться сном, чтобы повидаться, прикоснуться, урвать мгновение небытия. Но реальность жестоко навязывала себя, неизменно разлучая с любимой женщиной. А затем и вовсе ворвалась в сон.

– У тебя другая – я чувствую, – сказала Люба. – Женское сердце не обманешь.

И заплакала.

Гена не знал, как объяснить истинное положение вещей. Да он и сам уже не понимал его.

– В этом мире у меня нет никого, кроме тебя!

Но Люба не верила.

– Ты все время куда-то исчезаешь! Где ты пропадаешь, когда не со мной?

Гена сбивчиво бормотал про службу, совещания, переполненное метро и относительность всего сущего.

Аглая тоже заподозрила его в неприличной связи и перестала кормить щами.

Гена начал чахнуть. Явь и сон Хомякова превратились в ад. Он допоздна сидел на службе, прячась от Аглаи, и стоически бодрствовал, чтобы не провалиться в мир Любы, скользкий от слез и подозрений. Но Морфей настигал его своими объятиями. И вот Гена спускается по лестнице в подвал, упирается в черную дверь, обитую дерматином, открывает ее. Лицо женщины, склоненной над детской колыбелью, молча и зло смотрит на него. Гена ложится на софу, сворачивается, как младенец, и засыпает, но его тут же будит удар в плечо. Он оборачивается и видит Аглаю, спящую рядом и растущую во сне, заполняющую собой всю кровать, всю комнату. Гена, припертый в углу, выпрыгивает в окно и падает. Каменная стена старинного воздушного замка проносится мимо.