Частная жизнь парламентского деятеля

“Но когда я услыхала, что вы приехали в Аннеси, я оставила Лион, боясь быть слишком близко от вас. Как мне это было тяжело, как грустно в этой семье, которая для меня как чужая, и я в ней чужая. Моя мать сказала вам, что я здорова, что я развлекаюсь, что я весела: она это думает; она так мало меня знает, так мало мною интересуется!

“Не раз, Мишель, мне приходила мысль о смерти. Но не бойтесь! Я знаю, что вы не имеете права со мною умереть, а я не желаю вас оставить одного. Как бы я ни была далека от вас, но сознание, что я существую, должно же наполяять вас чувством близости во мне? Я убеждена, вы часто должны чувствовать, что я около вас. Мне же порою кажется, что вы близко, я вижу вас вдали. И наконец, знайте, что если вы будете ужь очень несчастны, вы всегда можете призвать меня. И я приду. У меня есть долг только относительно вас, котораго я люблю.

“Боже мой! как могла я это написать! Когда это письмо будет послано, я стану жалеть об этом, стану презирать себя. И все же я его посылаю. Если не пошлю, то не избавлюсь от мучительной мысли, что вы сомневаетесь в моей любви. И наконец вы так добры, что поймете меня.

“Прощай, мой милый, твоя, твоя навсегда! “Бланка”.

–—

Еще две, три речи, несколько обедов, визитов в различныя учреждения, заседание в одном из тех конгрессов, которые летом разнообразят досуги политических деятелей,— и Тесье вернулся в Аннеси, чтобы еще несколько дней провести в кругу своей семьи, прежде чем все они возвратятся в Париж. Некогда, когда он возвращался из своих утомительных летних поездок, еще полный волнением борьбы и успехов, Сусанна успокоивала его всеми ласками, которыя женщины находят для тех, кого любят. Но, на этот раз, она встретила его холодно, подозрительно, стараясь прочитать в его глазах, не затаилась ли в сердце его новая тайна. Мишель не без неприятнаго волнения перенес этот своеобразный эвзамен. Он сказал себе:

— Она догадывается.

Она подумала в свою очередь:

— Он что-то от меня скрывает. Он опять меня обманывает, всегда обманывает!

И они почувствовали себя еще более далекими друг другу.

Окружающая природа гармонировала с их чувствами: начинающая осень тронула багрянцем листья дикаго винограда, небеса затуманились, на полях колыхались одинокие, опадавшие, последние цветы; эта всеобщая печаль отражалась и в глазах Анни, и даже в смехе веселой Лауренции.

Хотя Мишель и рвался в Париж от этих печальных пейзажей, но и дома не мог сидеть; тайная сила гнала его из “фамильнаго гнезда”, как выражались газеты и он бродил по полям, почти всегда в сопровождении Монде.

— Ну, что, великий человек,— сказал тот по его возвращении,— надеюсь, что ты разсеялся?.. Много наговорил, а? Если ты сдержишь хотя четверть своих обещаний, Францию нельзя будет узнать!.. Ты всех распределил: крестьян, рабочих, хозяев, солдат… И в тому же говорил так искренно…

— Не знаю,— отвечал Мишель,— я думал о другом… Ты думаешь, что я ездил для того, чтобы посетить Лион, Амьен и Фурми? Ты ошибаешься: мне хотелось лишь побывать в Кабуре… Да, она в Кабуре, там я ее видел…

— Несчастный! Ты потерял силу воли!..

— Я не мог удержаться… я люблю ее более, чем когда либо… Нет; это так не может продолжаться, я не могу, не могу…

— Ну, конечно, ты ее увидел и опять все возобновилось.

Мишель сказал глухим голосом:

— Я знал, что так будет…

Они помолчали:

— Я тебе откровенно скажу, Мишель,— начал Монде.— Мне тебя жалко, но в тоже время я не могу не находить тебя несколько смешным… Если ты подумаешь немного, то согласишься… Как! человек твоих лет, твоего характера, положения, не находит в себе достаточно нравсгвенной силы, чтобы побороть юношеское чувство!.. Что за чорт! играя такую роль, ты не имеешь права быть 18-летним мальчишкой!..

Мишель улыбнулся:

— Моя роль! — сказал он,— какое мне дело до моей роли? Меня интересует моя жизнь, собственная жизнь моя… Ты меня находишь смешным? A знаешь ли как я сам смотрю на себя и на любовь мою? Я не знаю ничего прекраснее, благороднее, ничего более великаго, как эта любовь… Нет, если бы даже у меня и достало сил на это, я не отказался бы от нея… Я с какой-то словно радостью сжигаю свое сердце… и с гордостью, да, с гордостью. Я уважаю себя за то, что могу так любить! Я считаю высоким любить безумно, против разсудка, против долга, против здраваго смысла, несмотря ни на что и безнадежно!.. Я уважаю себя на то, что могу так любить среди нашего ледяного света, среди мужчин, которые ничего не знают кроме честолюбия и женщин, проеденных тщеславием… Я считаю, что эта любовь — лучшее, благороднейшее и безкорыстнейшее чувство и я сохраню его, несмотря ни на что, до конца…

Монде нагнул голову, слушая:

— Надо думать, что ты просто болен,— грустно сказал он,— раз пришел к такому парадоксу. Что ты хочешь, чтобы я тебе ответил? Разве ты теперь способен внять голосу разума? Я только на одно надеюсь, на труд, борьбу, парламентскую лихорадку… Если ты станешь главою будущаго кабинета…

Мишель прервал его пожимая плечами: