Частная жизнь русской женщины XVIII века

В фольклоре сохранилось присловье «Да она уже третьего мужа донашивает», свидетельствующее о том, что замужества по третьему разу бывали не только в «образованном сословии», где дворянки могли испросить письменного разрешения церковных властей.[138] Чаще, впрочем, можно встретить известия не о втором, третьем и т. д. замужествах, а о женитьбе во второй или в третий раз. Например, Ф. П. Печерин, оставивший воспоминания, охватывающие более полувека, упоминает не раз о вторых и третьих браках родственников, и каждый раз о женитьбах мужчин.[139]

Ограничение количества женитьб и замужеств, рожденное православной концепцией, полагавшей каждый новый брак уступкой человеческой «слабости» (неспособности оставаться верным памяти первого мужа или жены), вступало в противоречие с естественным ходом вещей. Решившиеся на заключение повторного брака часто делали это тайно, причиняя «несносное огорчение и несогласие между семействами». Поэтому глубоко верующий и искренне любивший свою первую жену Г. Р. Державин, женившийся повторно через полгода после смерти своей «Плениры», счел должным объяснить свой поступок — по словам М. А. Дмитриева — следующим: «…не могши быть спокойным о домашних недостатках и по службе неприятностях, чтоб от скуки не уклониться в какой разврат». Весьма часто необходимость вторичного замужества мотивировалась невозможностью прокормить детей от первого брака или конфликтами с родственниками умершего мужа.[140]

Новый брак, новое замужество считались предпочтительнее внебрачных связей — и уже не только духовными идеологами, но и самим русским обществом. Однако примечательно, что русское образованное общество признало одновременно и ценностность «неискусобрачия». Именно такой термин был выбран Г. С. Винским для определения причин «истинного благородства и счастия» детей, рожденных в супружеских союзах «молодых, здоровых родителей» («Дети порочной любви редко бывают добрыми существами», — резонерствовал он ниже).[141]

Как свидетельствуют документы Духовной консистории Синода, в течение XVIII — начале XIX в. по-прежнему строго соблюдалось правило, по которому нельзя было вступать в брак «от живого супруга» (то есть, скрывшись от одного, венчаться с другим). Духовный регламент 1721 г. предписывал «без утайки» доносить о всех «сомнительных» браках в «духовный коллегиум». Если обвенчанные скрывали, что один из них уже женат, то брак — как и в случае заключения его в четвертый раз — считался недействительным. Большое число документов, рассказывающих о таких личных драмах, говорит об их распространенности.[142]

Не менее строго, чем в допетровское время, соблюдался в России XVIII — начала XIX в. и сословный характер брака. После введения в действие Табели о рангах (1722 г.) социальный статус женщины стал определяться чином ее отца (если она была не замужем) или мужа. Поэтому в документах XVIII — начала XIX в. появились слова «полковница», «бригадирша», «статская советница», «тайная советница». Женщины, находящиеся в придворной службе (число их было очень незначительно), стали обладательницами придворных званий (рангов) и даже получили возможность надеяться на «служебный» рост, вплоть до высшего женского придворного чина — обер-гофмейстерины, бывшей в ранге фельдмаршала.[143]

Несмотря на то что сам Петр I женился на неразведенной жене шведского солдата, да еще с сомнительным прошлым,[144] все его указы 1702–1723 гг. ставили целью привязать подданных к своим сословиям.[145] Требование ненарушения сословных границ одновременно обеспечивало поддержание традиции имущественного равенства будущих супругов. Одной принадлежности обоих потенциальных брачных партнеров к «аристократическим фамилиям» было, как правило, недостаточно, так как и их родители, и они сами мечтали «устроить дела так, чтобы нужда не отравила обоюднаго счастия». Поэтому избранник юной дворянки, как правило, принадлежал к тому же социальному слою, что и она сама, и был обеспечен примерно так же, как и ее родня (юношам рекомендовалось искать «себе равныя или паче низше себя»). «…Неравные браки не были… часты, — вспоминала о конце XVIII в. Е. П. Янькова, — каждый жил в своем кругу, имел общение с людьми равными себе по рождению и по воспитанию и не братался со встречным и с поперечным…»[146]

Муж, как и в допетровские времена, «сообщал» жене свое состояние: лишь в 1815 г. был отменен порядок, по которому свободная женщина, вышедшая замуж за крепостного, не утрачивала свою свободу и сохраняла свой социальный статус.[147] Неравные браки приобретали законную силу лишь в исключительных случаях.[148] Современники Петра разделяли точку зрения государя на принципиальную недопустимость браков «подлых» людей с «благородными», да и в отношении людей своего же социального слоя рассуждали с известной осторожностью: «Не ищи честнее (знатнее. — Н. П.) себя, наипаче же богатой беги».[149]