Частная жизнь русской женщины XVIII века

Следствием возрастных несоответствий в крестьянских браках было распространение снохачества, описанного англичанином У. Коксом в 1778 г., в том числе в его «обратном варианте» (сожительстве тещ с зятьями), описанном С. Текели: «Во многих семьях отец женит своего 8- или 9-летнего сына на девушке гораздо старше его с целью иметь лишнюю работницу; между тем сам сожительствует со своей снохой и нередко имеет от нея детей..»[123] Даже в середине XIX в. попытки снох жаловаться на старших мужиков в семье, заставлявших вступать с ними в интимные отношения, заканчивались в лучшем случае ничем, а в худшем — наказанием пострадавшей (якобы «за клевету»).[124] Сам крестьянский мир реагировал на снохачество равнодушно и простодушно: «Говорили: „сноху любит“».[125]

Что касается других условий замужества, помимо описанных выше, то они мало трансформировались за рассматриваемое столетие. Так, священники по-прежнему требовали подтверждения отсутствия кровного родства между женихом и невестой, ибо никто не отменял церковное правило, утвержденное «Уставом о брацех» в XV в.,[126] о воспрещении браков между людьми, приходящимися друг другу свойственниками или родными (вплоть до шестого колена). Известны случаи, когда Синод категорически воспрещал браки между родственниками пятой (запрещенной) степени родства.[127] Во всяком случае, он решительно настаивал на соблюдении епископами обязанности определять степени родства вступающих в брак, даже если «искусные люди» умело скрывали их. Лишь в 1752 г. вышел именной указ императрицы не допускать браков только в «действительно возбранных степенях родства» и наметилось стремление к ослаблению брачных запрещений.[128]

Мемуарная литература XVIII — начала XIX в. позволяет усомниться в действенности запрета близкородственных браков (а тем более внебрачных связей между двоюродными и троюродными «сродниками»!),[129] равно как и браков между людьми, связанными свойством. Так, А. Е. Лабзина в первом браке была замужем за воспитанником («благоприобретенное родство»!) своего отца — А. М. Кармышевым, который в открытую, у нее на глазах, сожительствовал со своей племянницей; А. П. Керн вспоминала, описывая свое детство в первые годы XIX в. о браке писателя Ф. П. Львова с его кузиной («Какие нонче браки бывают… Известный нам всем Ф. П. Львов женился на своей двоюродной сестре Львовой, имея 10-х детей от первой жены…»). Известно дело, рассматриваемое в 1776 г. Синодом, о просьбе не расторгать брак с двоюродной сестрой умершей жены, и это супружество было признано.[130]

В некоторых источниках встречаются упоминания о том, что наличие родства становилось тяжелейшим нравственным препятствием при возникновении сердечных привязанностей. Впрочем, в случае обращения к митрополиту за разрешением близкородственного брака прошения такого рода — особенно от «уважамых лиц» — чаше всего удовлетворялись. Так, в 1812 г. митрополит Филарет разрешил брак пожилого П. С. Протопова с его двоюродной племянницей, воспитывавшейся им в собственном доме («…избавите молодую пару от греха, а сего господина сохраните от самоубийства…»).[131] В народе же в отношении девушек, приходящихся дальними родственницами женихам, действовало правило: «Четвертое колено — из ряду вон, к венцу вези смело!».[132] Иронизируя над церковным запретом близкородственных браков, крестьяне сочинили немало поговорок, отражавших допустимость браков между людьми, связанными дальним родством.[133] Однако близкие родственники, в том числе троюродные сестры-братья и люди, связанные духовным родством, обычно не «брачились»: «Аще кто со сродники плод сотворит — то чадо не здраво же будет».[134]

Как и в допетровское время, имелись ограничения на количество замужеств, и четвертый брак считался недействительным. Формально продолжало действовать правило о двухгодичной (в случае повторного брака) и трехгодичной (в случае замужества в третий раз) епитимье, но как часто она налагалась и насколько была строгой — сказать трудно. В исключительных случаях — вроде описанного М. М. Щербатовым[135] — на третий брак требовалось специальное разрешение, например, от высшей церковной власти или от императора. Не стоит, однако, думать, что подобных примеров почти не было.

Хроника рода Мариных сохранила историю Марфы Антипьевны Мариной, родившейся в конце XVII в., прожившей 130 лет и бывшей замужем четыре раза — «с разрешения митрополита». Упоминания о столь почтенном для женщины возрасте встречались и в других мемуарах. Например, Е. П. Янькова отметила, что «княгиня Наталья Петровна (Голицына. — Н. П.)… умерла почти ста лет от роду. Родившись в царствование Елизаветы Петровны, она видела царский двор при пяти императрицах и будучи старожилкою, немудрено, что считала всех молодежью…».[136] В письмах Марты Вильмот из России рассказывается о посещении ею старухи — «матери священника, которой 120 лет». «Если не считать зрения, — удивлялась англичанка, — она вполне здорова, сохранила и память и связную речь…»[137]