Частная жизнь русской женщины XVIII века

Брак дворянина-аристократа с представительницей купеческого сословия, хотя и бы очень богатой, почитался мезальянсом. В 1742 г. был издан даже специальный указ, запрещавший «женам купеческим», «похотевшим» замуж «за иных чинов людей», законно венчаться с ними. Е. Р. Дашкова «чуть не упала в обморок», когда получила известие о том, что сын женился — не спросясь ее совета! — на некой А. С. Алферовой, «не отличавшейся ни красотой, ни умом, ни воспитанием». Избранница сына президента двух Российских академий, родовитой княгини, была дочерью купца, вышедшего из приказчиков. Брак Алферовой и Дашкова состоялся «на одной из отрядных стоянок» (М. И. Дашков служил), о чем, к сожалению княгини, «знал весь Петербург». Правда, мемуаристка признавалась, что ее пытались успокоить «на сей предмет» многие влиятельные знакомые, в том числе граф П. А. Румянцев-Задунайский, «который толковал о предрассудках, касающихся происхождения, о непрочности богатства, о его недостаточности для счастья…».[162] В 1804 г. заезжая англичанка резюмировала: «Как и во Франции перед революцией, дворяне ломают все кастовые барьеры и женятся на купеческих дочерях…»[163]

Значимость и важность для дворянского брака не только богатства (богатыми могли быть и купцы), но и «родовитости», знатности, фамильной поддержки в случае брака с «ровней» (по социальному статусу) с резковатой прямотой выразила образованнейшая женщина своего времени княгиня Мария Кантемир — духовная наставница своего младшего брата Матвея и сестра поэта Антиоха Кантемира. Она практично советовала воспитаннику жениться на женщине «пожилой и даже бедной», но со связями, чтобы «всегда иметь покровителя». Именно так удалось жениться Г. Р. Державину: первый брак с Е. Бастидоновой, которую он звал Миленой, не принес ему богатого приданого, но зато обеспечил влиятельными знакомыми через тещу — кормилицу наследника престола Павла Петровича. Дед С. Т. Аксакова женился на «небогатой девице», но «из старинного дворянского рода», так как «ставил свое семисотлетнее дворянство выше всякого богатства и чинов».[164] Однако о том, что думали женщины, дававшие согласие на замужество (или, точнее, которых выдавали замуж) с учетом информации о знатности претендентов, — судить трудно: в «женских» мемуарах это почти не отразилось.

Крестьянские девушки также, как правило, выдавались замуж за женихов из семей, равных по достатку и статусу. На бедных женились от безысходности, понимая, что соседи этому не позавидуют («Из холопства взять — будут пересмехать»), но и мезальянс с богатой невестой таил в себе опасность будущих несогласий («Знатную взять — не сумеет к работе пристать», «Богатую взять — будет попрекать»).[165] Требование замужества на «ровне» отразилось во множестве поговорок, пословиц и присловий, сводимых к меткому наблюдению «Равныя обычаи — крепкая любовь».[166]

В то же время в числе условий заключения брака появилось в XVIII столетии немало нового. Это «новое» во многом перечеркивало старания священнослужителей представлять сочетание супружескими узами как божественный промысел, да и само таинство венчания при соблюдении разных и весьма многочисленных требований приобретало характер фарса. Не случайно многие указы императора-реформатора вызывали протесты у церковников (а с 30-х гг. были частично отменены).

С 10-х гг. XVIII в. каждый вступающий в брак — и «мужскаго полу, и женскаго» — по закону обязан был получить мало-мальское образование: «Нельзя желать быть родителями детей и в ту же пору не знать, в чем их следует наставлять». Отсюда возникло требование знания обязательного «церковного минимума» для прихожан и прихожанок: главнейших молитв («Верую во единаго», «Отче наш», «Богородице дево») и десяти заповедей.[167] По указу 1722 г. запрещалось выдавать девушек замуж «за дураков — то бишь тех, кто ни в науку, ни на службу не годится». Кроме того, специальным добавлением к указу Петр предписал: тех неграмотных дворянок, которые не могут подписать своей фамилии, «замуж итит не допускать».[168]

Соображениями государственной пользы, которыми руководствовался Петр, обусловливая брак образовательным «цензом», объяснялись и новшества, связанные с единством вероисповедания, точнее — его отсутствием. Если в X–XVI вв. церковь препятствовала заключению браков православных с иноверцами,[169] то в первой четверти XVIII в. смешанные в этническом и конфессиональном отношении браки были объявлены не только «дозволенными», но и «похвальными», так как они «клонются ко благу государства». В то же время в своих воспоминаниях С. В. Скалон отметила, что брак ее отца-малоросса с А. А. Дьяковой (дочерью обер-прокурора Сената) не был принят на родине отца; мать мемуаристки все, в том числе свекровь, долго презрительно называли «московкой».[170]