Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими

СВАРОВСКИЙ Ну да. И ему очень не понравилось. И мне. Скука ужасная. Ну а потом что? Потом первый допрос. Но это все рутина. Единственное интересное из общения со всеми этими чиновниками в лагере было то, что во время очередного интервью там был дяденька переводчик, который прекрасно говорил по-русски, и был полицейский, майор, судя по погонам, который вел допрос, и вот где-то в середине нашей беседы я понял по поведению переводчика, что чин переводчика гораздо выше. И он, конечно, переводчик, но вообще он не переводчик. То есть он был как минимум подполковник, явно совершенно. Он был из натовской разведки, судя по всему, а тот был просто полицейский. И переводчик его просто затыкал. Он просто разговаривал со мной, игнорируя полицейского. Тот лишь печатал. Полицейский пытался вредничать, придираться, а тот его всячески затыкал, потому что офицер разведки понимал, что в Советском Союзе ужасно, и ему было меня жалко. В общем, смешно было убедиться на практике в том, что вовсе это был не переводчик. Хотя там работали в том числе и обычные переводчики. Мой датский приятель, например, потом там работал.

ГОРАЛИК Что происходило с момента, когда вас приняли?

СВАРОВСКИЙ Оформили, выдали нам кружки, ложки, постельное белье, отвели в многокоечную палату, где потом к нам вечером заселили человек семь румын. Мы были в ужасе, честно говоря. Но вообще румыны не так уж плохи. Например, многие из них очень хорошо говорят по-английски, по-французски, они вообще какие-то все были довольно ученые. И мы поняли потом, что большинство из них очень симпатичные, очень свои. Мы даже вместе с этими румынами стали исследовать окружающую реальность, это было очень интересно. Зашли на территорию военной базы. Там же лагерь центральный, а кругом военная база. Старая база. Нас там арестовали военные. Помнится, как-то мы ходили куда-то, и румыны, человек пять, шли немного сзади, а мы с Пашей впереди, и Паша, глядя на румын, говорит: «Тебе это не напоминает неореалистический фильм?» А кругом такой мягкий закатный свет, лето. Я говорю: «Да, „Похитители велосипедов“». Что еще было интересного? Как-то утром меня разбудил дедушка, пожилой украинец, который пришел в лагерь в день, когда он освободился из этого лагеря. Он, оказывается, в день выписки из лагеря всегда сюда приходит, разговаривает с местными. Дедушка был бандеровцем. И он стал рассказывать, как было в этом лагере в 1945-м. И это, конечно, было для меня откровением. Это лагерь очень старый. После войны это была английская оккупационная территория, и по договору Сталина с англичанами НКВД разрешалось делать что угодно на всех этих территориях. И приехали несколько «виллисов» с пулеметами и стали всех беженцев расстреливать. А тут жили русские и украинцы. И люди побежали. А там такая долина за лагерем, довольно большая. И они бежали, а за ними ехали машины и расстреливали всех из пулеметов, а дедушка этот просто спрятался каким-то образом за кочкой или еще где-то. И выжил. А так их всех почти перебили, все население лагеря. Вот в таком месте мы жили, оказывается.

ГОРАЛИК Чего вы ждали?

СВАРОВСКИЙ Я ждал ада, я знал, что это будет очень плохо и что жизнь моя кончилась. То есть, конечно, ты же молодой человек, ты думаешь, что надежда какая-то все-таки есть, но было тяжело. Я хотел в Россию. Как проводили время? Ну, напивались. Я некоторое время провел там с писателем с одним, эмигрантом. Он был запойный человек. Он работал на ВВС, получал гонорары и их пропивал. Вот мы вместе пропивали его гонорары. В китайском ресторанчике сидели.

ГОРАЛИК Вот лагерь – он на сколько мест вообще? У вас же было сколько-то людей вокруг?

СВАРОВСКИЙ Сколько угодно.

ГОРАЛИК И как вам представлялось будущее? Как развивались обычно такие истории?

СВАРОВСКИЙ Когда мы приехали, русских было в лагерях сорок человек. Я, даже если не был знаком с каждым человеком, но знал, что он есть, знал, как его зовут. Поэтому появление в Копенгагене в каких-то сообществах нового человека воспринималось с интересом, с восторгом. Потому-то какой-то писатель русский и согласился со мной пить, потому что ему вообще-то и пить было особо не с кем. Была еврейская эмиграция, которая частично тоже соприкасалась с нами. Конечно, звучит нелепо, но лучше всего в лагере было быть гомосексуалистом. Некоторые так и сделали. Человек говорил: «Я гомосексуалист».

ГОРАЛИК Почему?