Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими

Совсем позабыл, позабыл до последнего дня?

Доколе, Господь, Твоего не увижу лица?

Ты прячешь лицо Свое, Боже, ты прячешь его от меня…

Доколе, доколе?

Это было в двадцатилетием возрасте, а потом мне вдруг стало интересно, что такое библейский ритм, что такое параллелизм, что такое библейский текст как таковой, включая его фонетическую структуру. И, начитавшись огромного количества литературы – лучше бы я этого не делал, – я доработал несколько десятков переводов. И в результате у меня вышла книжка «Книга творений» – это переложения Псалтири и несколько переложений апокрифов, а также перевод книги Екклесиаста, – все это малоизвестно, хотя опубликовано в журналах, но вот что интересно: в ходе этой работы я, по-моему, приобрел что-то совершенно новое, я бы никогда не написал «Семейного архива», в частности, если бы я не перевел Псалтирь и не почувствовал внутреннюю ритмику библейского текста.

ГОРАЛИК В этих текстах ритмика играет принципиальную роль. Это почти заговаривание, как во время молитвы?

ХЕРСОНСКИЙ С повторами и раскачиваниями, которые чувствуются. Я это не использовал сознательно – я понял это после того, как значительная часть того, что я сделал, уже была написана. Конечно, нельзя сказать, что я использую абсолютно бессознательно рефрены, я могу не написать, что «под слоем бумаги и пыли нет ничего», я могу сказать «нет ничего, нет ничего, нет», но это обычный способ затухания мысли, и просто нужно дать этому затуханию проявиться на бумаге.

ГОРАЛИК Есть ли ощущение близких вам сегодня авторов?

ХЕРСОНСКИЙ Мне совершенно ясно, что исключительную роль для меня как для автора сыграл Иосиф Бродский. В какой-то момент, скажем, я очень глубоко прочувствовал его стихи (кстати, это было не сразу, мне его ранние стихи не понравились, просто показались чем-то общим). Конечно, я пел, как и все, песню про пилигримов, ну а позже из Питера мой друг привез буквально «из первых рук» машинопись «Остановки в пустыне», и это уже было что-то совершенно другое. И я хочу сказать откровенно: в поэзию Бродского очень нелегко войти и из нее нелегко выйти. Получилось ли это у меня или нет, я не знаю. Кто-то говорит, что я вышел из этого леса полностью, например Костюков. А одна из моих ЖЖ-френдов написала, что я продолжаю писать стихи Бродского после его смерти. На что я ей сказал, что пусть она воспринимает меня как медиума. В конце концов, это тоже очень интересно. У меня есть в «Китайском цикле» стихотворение о философе, который после смерти учителя начал писать его почерком и говорить его словами. «О подобном рабстве я никогда не думал», – он говорит, и конец там такой: «А ты все толкуешь, что непочтительны дети, погоди, мы умрем, когда они подчинятся». Так что в конечном итоге это известный психологический феномен, он называется отсроченным послушанием. Но мне самому все-таки кажется, что тематика и структура моих стихов иная – уж касательно тематики я уверен. Она в большей степени сюрреалистична. А вот говорить об интонации мне труднее. В последние годы, мне кажется, я ухожу все дальше и дальше от поэтики Бродского. Парадокс, но обвинения в бродскизме, которых я не слышал в молодые годы, сегодня, с легкой руки двух-трех критиков, стали расхожим штампом, и никакие аргументы этот стереотип не сломают. Я как-то написал по этому поводу эссе «Не быть как Бродский», которое было переведено на несколько языков. Так что и в несправедливой критике есть некоторый смысл.

ГОРАЛИК А из круга сегодняшнего?

ХЕРСОНСКИЙ У меня есть много любимых мною поэтов, но сказать, что я испытываю их влияние…

ГОРАЛИК Не влияние, а близких?