Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими

БАРАШ С восьмого класса года два-три я жил первой любовью. То есть со своим ее переживанием. Возгоняя многозначительную отстраненность, противоестественную бестелесность – в духе стихов Блока в своем тогдашнем восприятии. Устроил себе очень несчастный и очень уютный в этом несчастье мир, наподобие того большого, который был вокруг. Правда, по-прежнему писал большое количество стихов – на всех скамейках от «Студенческой» до «Киевской», посыпая страницы блокнотов пеплом болгарских сигарет (начал курить – как запил…). Хотя в новую школу я перешел вообще-то не для этого. Там был, среди экзотического количества разных физмат и прочих классов – восьмой историко-литературный класс. 710-я школа, на метро «Студенческая». А в восьмой класс перешел из английской спецшколы в Щукино. С тех пор английский я знаю весьма посредственно, но хорошее произношение могу имитировать успешно, и когда был пару раз в Лондоне, то чувствовал что-то вроде парамнезии, ложной памяти – как будто это город, где жил в детстве (а не в «лингафонном кабинете» в школе на улице Гамалеи). В новом классе нам на второй урок задали прочитать любимое стихотворение. И к вопросу о вкусах: «Идут белые снеги» Евтушенко я читал. Испытываю сладкий стыд: «Идут белые снеги… / И я тоже уйду. / Не печалюсь о смерти / И бессмертья не жду…» Эта первая любовь – жизнеобразующее было такое состояние, способ жизни. И весь мир был наполнен ею. Как бы все составляла она, но на самом деле – мои фантазмы. И увлечение Блоком…

ГОРАЛИК Сочетание сильной влюбленности и Блока для многих оказывалось не слишком здоровым.

БАРАШ Очень нездоровое сочетание. И мне кажется, что даже, более того, это санкционировано советской властью – такое количество Блока для вот этих вот впечатлительных советских юных интеллигентских существ.

ГОРАЛИК Как подавляющая сила? Выматывающая и парализующая?

БАРАШ Да. Потом я перешел еще в одну школу, 201-ю на «Войковской», которая была и поближе к дому. Тоже литературный класс. Там началась первая дружба и первое литературное товарищество. С одноклассником – Левой Кучаем, писавшим стихи. Мы с ним потом в ранней молодости составляли даже некую первую литературную группку еще с одним поэтом. Он покончил жизнь самоубийством в начале 90-х. Вы знаете, это классический, видимо, пример старшего друга, харизматичного общего кумира, звезды в юности, рано сгоревшей. Лева Кучай был племянником Юрия Гастева. Был такой известный диссидент Гастев. И он к этим кругам был близок, и через него пошел очень мощный поток самиздата и тамиздата. Настоящие современные и восстанавливающие связи с традицией и с миром книги, в огромном количестве. От Оруэлла, Замятина, Солженицына – до «A-Я» и главное – почти весь Набоков, американский Мандельштам, Бродский. И литературные разговоры, какие-то знакомства, вот это юное диссидентство горячее. И еврейская запульсировала линия, но она была довольно косвенной. Хотя и с яркими впечатлениями: «Мои прославленные братья» Фаста, «Эксодус» Леона Юриса, само собой… трехтомная история еврейского народа на фотокарточках, неслабая такая горка… Все это было столь же впечатляюще и вдохновляюще на каком-то личном, приватном эмоциональном уровне, сколь не слишком убедительно с точки зрения художественного качества… Общение сопровождалось сильным пьянством в старших классах школы. После школы несколько раз в неделю мы шли в винный магазин. Я выглядел наиболее солидно, с усиками и большим портфелем, и мне поручалось покупать вино. И вот этот парк на «Войковской» у кинотеатра «Варшава», все скамейки были нами обжиты. Но что мы делали – выпивали это дешевое вино, какое-нибудь молдавское или болгарское, и говорили часами о литературе. Потом повисали у телефонов-автоматов в подземном переходе у входа в метро, разбредаясь по подругам…

ГОРАЛИК Из этого периода – девятый, десятый класс – каким вам виделось будущее?