Частные уроки рунографии

Когда линии достаточно разгорелись, Фо не глядя вытащила из стопки рунных листов один и швырнула его к краю круга — мелкие драгоценные камешки, которыми были выложены руны, с острым скрежетом проехались по полу и остановились ровнехонько у края начинающей наливаться яркой голубизной внешней линии в одном из углов гексаграммы. Еще пять раз выбрасывала Вопрошающая рунные листы, лишь единожды запнувшись, когда вдруг обнаружила Орсета стоящим за своей спиной. Он здесь, внутри фигуры? Фо подняла на него недоуменный взгляд: она не была уверена, что Расклад примет в своей сердцевине, где сходятся все линии, ее, Вопрошающую, а что уж говорить о постороннем? Допустимо прикосновение к кругу лишь того, чью судьбу будет испытывать Расклад, и то лишь до того момента, как листы будут сброшены. Но на вопрос во взгляде Фо Рейк лишь причудливо изогнул бровь и остался невозмутим. Она продолжила.

Листы лежали на своих местах, костяные деревья на внешней их стороне озолотились от невидимого жара, но Фо ничего этого не видела. Ладони ее прижимались к полу в центре круга, однако сама она была уже не здесь. Шесть рун медленно кружились в ее сознании, и облегчение от того, что среди них не оказалось зловещей Аз-Дабейр, оказалось слишком кратковременным. Фо искала связи между рунами, заставляла их работать, но и не мешала им. В любом другом случае она постаралась бы сосредоточиться на одной из них, решив для себя, на каком уровне будет работать — более поверхностном срезе «впечатлений» или более глубоком «видений», но сейчас она не стала этого делать. Она просто пустила все на самотек, предоставив Раскладу действовать самостоятельно — пусть он покажет то, что сам посчитает важным. Она не пыталась увидеть за рунами связанных с ними Раскладом людей и не воздействовала на процесс. И вскоре почувствовала, что плывет в золотисто-синей дымке воспоминаний — своих и, как оказалось, чужих. Картины сменялись с головокружительной быстротой, иногда лишь ненамного замедляя свой бег, словно бы давая возможность пристальнее на них взглянуть и оценить по-новому…

Вот Фо под руку с Халлером спускается со ступеней городской Ратуши, где их только что поженили, и радость ее омрачается горечью от того, что никто из ее родных так и не пришел… Впрочем, вон едет роскошная коляска Террана — братец правит сам. Фо облегченно улыбается, но Терран, придерживает лошадей лишь на пару минут, презрительно бросает «Ты опозорила нас, сестра, связавшись с этим ничтожеством» и укатывает… А вот она рыдает, свернувшись в жалкий клубок и не желая больше жить — она потеряла своего единственного ребенка, так никогда и не увидевшего свет… Вот Фо притаскивает в спальню Халлера, пытавшегося заглушить черную лихорадку дешевым вином, а вместо того едва не отдавшего концы. Она укладывает мужа на тощую постель в крохотной комнатушке, а сама садится считать деньги, оставшиеся от сдачи в аренду особняка… А что там считать? На лекаря так и так не хватит… Стук в дверь. Дир! Спапалера входит, благоухая дорогими благовониями. Хорош, надо признать, и лицом вышел, и фигурой, да и камзол явно сшит дорогим портным. «Ну что, подруга? Худо?». Он нарочито бодр и весел, а она еще более фальшиво улыбается и отнекивается, только судорожно сжатые в кулаке монеты выдают ее боль. «Фо», Дир мягко опускается перед ней на колени, «Ну не хочешь взять деньги просто так, давай организуем дело. Я ведь перед тобой в долгу, чтобы ты там ни говорила. Если бы ни ты, где бы я был»… А вот она стоит в игральном салоне и смотрит на входящего в дверь Рейка Орсета… О, а это…

Долговязый юноша лет пятнадцати, вызывающе богато и вычурно одетый, бесшабашно веселый и задиристый, едет в компании троих таких же богачей. Они явно ищут приключений и их не останавливают соображения благоразумия и порядочности. С презрением к нищете они задирают одного бродяжку и гонят, гонят его прочь по грязной улице на пустырь, где нет ничего, кроме груды мусора и сорной травы в рост человека. «Жри, жри дерьмо!» — воодушевленно кричит невысокий, но ладненький юноша в голубом, расшитом золотом камзоле, — «Эй, Орсет, помоги ему!». Долговязый парень с хохотом вскидывает руку, пальцы его плетут в воздухе какие-то фигуры. Грязный, вонючий бродяжка со стоном падает на колени, но поднимает глаза на своего мучителя. Эти глаза… эти бездонные зеркала отражают совесть, небрежно запертую в глубине души долговязого парня, и криком кричат! Обвиняют! Пальцы Орсета останавливаются, но бродяжка вдруг хватается за горло и хрипит. Хрипит, силится выдавить проклятье, однако сила магии сильнее, и он падает, падает… Орсета пронзает ужас от содеянного, но краем уха он слышит насмешки собратьев по каверзам. У одного из них на груди красуется перевязь королевского дома…