Частный сыск

— Мамаша, посторонись. — На нее надвигался усатый парень в расхристанной джинсовой рубахе. Он с трудом удерживал в руках громыхающий металлический ящик. — Не видишь, тяжесть какая? Зашибу, блин.

«Это я — мамаша?» — удивленно подумала Клюева и безропотно шагнула в сторону, пропуская парня на кухню. Пусть проходит, еще и в самом деле зашибет.

Самая давка была в спальне. Наташа хотела было протиснуться, но дальше порога ее не пустили. Пришлось подпрыгивать и заглядывать через спины. Это уже какой-то сюрреализм. Хочешь поверить в происходящее, а не получается…

— Татка! — На ее плечо легла чья-то рука.

Она резко обернулась. Господи, Витька…

— Хорошо, что ты!.. — радостно запричитал благоверный, когда его окликнули из спальни:

— Принес?

— Принес-принес! — И Виктор, доставая из-за пазухи бутылку «Жириновки», метнулся было на этот зов, но Наташа придержала его за локоть:

— Что происходит, Вить?

— Как, а я не предупредил? — Он хлопнул себя по лбу. — Вот башка-то дырявая!.. Вылетело, представляешь? Так это, кино снимаем!

— Что-что-что?

— Кино, Татка, кино! Гольдберг из Израиля на десять дней прикатил, надо уложиться.

— Какой еще Гольдберг?…

— И про него не рассказывал? Хм, надо же… Ну режиссер Гольдберг, корифей параллельного кино. Вон он, с трубкой, за камерой стоит!

— А это? — Наташа указала на бутылку.

— Исходящий реквизит, в кадре нужно пригубить. Давай, Татка, я тебя познакомлю!..

— Горит! — донеслось вдруг из спальни. — Горит! Выключай!

— Что горит? Где горит? — всполошилась Наташа.

— Да фильтр у них горит, обычное дело. И Виктор скрылся в освещенной мощными юпитерами комнате, так ни с кем Наташу и не познакомив.

От сердца немного отлегло.

Наташа скромненько наблюдала за происходящим на «съемочной площадке» из коридора и чувствовала себя как-то неловко, смущенно, скованно. Ей казалось, что она всем мешает.

Это в своей-то собственной квартире! Ей бы гаркнуть во все горло (что она в общем-то прекрасно умеет делать): «А ну, немедленно выметайтесь отсюда все!» Так ведь нет, даже в голову не пришло. Да и как можно? Кино ведь люди снимают, творят, искусством занимаются. Важнейшим из всех. И Гольдберг, судя по восхищенным Витькиным глазам, не иначе как настоящая величина. Может, Наташа еще с гордостью внукам будет рассказывать, что стояла с ним рядом…

«Надо бы автограф попросить», — подумала она.

— Я готов, — сказал оператор, посмотрев в глазок кинокамеры.

И все затихли. Тишина была какая-то возвышенно-торжественная.

На разобранной кровати (Наташиной кровати) лежала полураздетая девица и с виноватым видом смотрела на старичка в дорогой замшевой куртке и с трубкой в зубах (должно быть, Гольдберг), который эксцентрично потрясал в воздухе тонкими руками и горячечно шептал:

— Представь, что ты хочешь меня… Представь, что я именно тот, о ком ты мечтала всю жизнь! — Старичок щелкнул пальцами, подыскивая подходящее определение. — А-а, вот! Принц на белом коне! Улавливаешь?

— Ага, деловито кивнула девица, но ее тоскливый взгляд вряд ли можно было принять за большое желание. — Попробую.

— Попробуй, детка, — взмолился режиссер. — Пленки на один дубль. Не подведи. Мотор!

— Есть! отозвались из-за шкафа.

— Камера!

— Пошла… — гулко произнес оператор с интонацией матроса, ползущего навстречу вражескому танку с гранатой в руке.

— Начали!.. — Нервно покусывая кулак, Гольдберг присел на корточки. — Так-так-так… Очень хорошо… Посмотри на меня… Вспомни, ты меня хочешь…

А девица томно перекатывалась по кровати, меняя при этом позы (и так повернется, и эдак), маняще заглядывала в объектив камеры и облизывала язычком ярко накрашенные губы. Вот она потянулась рукой к бутылке, неторопливо свинтила пробку, окунула горлышко в граненый стакан…

Только сейчас Наташа с ужасом узнала на ней свое белье! Розовые шелковые трусики и французский лифчик с застежкой «Жозефина», купленные в Страсбуре… Сама не надевала, берегла неизвестно для какого случая. Это что ж такое, в конце-то концов?!

— Снято! — хлопнул в ладоши Гольдберг. — Всем спасибо, съемка окончена. Молодец, Дуняша, туда-туда, поймала зерно… — Его пронизанный плохо скрываемым разочарованием взгляд вдруг остановился на Наташе. — Детка, завари-ка мне чайку покрепче.

И она, будто загипнотизированная, побежала на кухню, переступила через наваленные на пол мешки, открыла висячий шкафчик, отыскала заварку, бросила на плиту чайник… Стоп! А Инна где?

— У Багиных, — как о чем-то само собой разумеющемся, сообщил Виктор. — С Валюшкой играется.

— Играет, — автоматически поправила Наташа, но он ее уже не слышал, поскакал к позвавшему его Гольдбергу.

Наташа зашла к соседке. Инна и толстощекий карапуз Валюшка сидели в огромном резиновом манеже и лыбились друг на друга.

— Можно, и я у вас посижу? — попросила Наташа. — У нас кино снимается… Недолго, заканчиваю уже.

— Кино? — всплеснула руками мать карапуза.

— Да, параллельное, — Наташа устало полуприкрыла глаза. — Режиссер Гольдберг. Знаете такого?