Частный сыск

Это была настоящая истерика. Он кричал. Он плакал навзрыд. Он катался по полу. Его долго приводили в чувство, его успокаивали. Его адвокат что-то от кого-то требовал, грозил кому-то на кого-то подать жалобу.

Следователь смотрел на него с брезгливостью и, благодушно посмеиваясь, говорил, что теперь-то ему все ясно как божий день. А что ясно? Об этом Григорий не задумывался. Не читая, он ставил подписи на каждом листе протокола. Ему нестерпимо хотелось спать — вполне естественно после нервного срыва…

Что было потом, Чернов помнил смутно. В его душе блуждало лишь чувство пустоты и безразличия. Эмоции — на нуле, будто поднимал тяжелую штангу, вес не взял, но потерял при этом последние силы, как физические, так и моральные.

Ввалившись в камеру, сразу бухнулся на нары. Наплевать на запрет, лишь бы сомкнуть глаза и забыться. Хоть на минутку.

— Встать! Встать, сука, я сказал! — загромыхало над самым ухом.

На выручку пришел Хайнц. Он о чем-то пошептался с вертухаем и протянул ему денежку. Сговорились. Вертухай испарился, а немец забрался с ногами на свои нары, сел по-турецки и, выключив у «тетриса» звук, начал заполнять крошечный экран разномерными фигурками.

Он прекрасно понимал своего сокамерника, он сам прошел через это. А еще он понимал, что Чернов, этот здоровый детина, красавец, потихонечку начинает ломаться. Впрочем, на его памяти ломались и не такие.

Григорий проснулся после отбоя. Ощущая болезненное подрагивание в ногах, он распрямился, встряхнул головой. Вроде полегчало.

Хайнц сосредоточенно нажимал на кнопочки. Сизо-голубой свет лампы отражался в его очках.

— Глотай, — не отрывая взгляда от экранчика, сказал немец.

Чернов увидел на тумбочке свой ужин — медную миску с баландой и кружку с бледным чаем — и только после этого в одну секунду почувствовал дикий голод.

— Сколько? — спросил он, подсаживаясь к «столу».

— Уже почти сто тысяч…

— Я не про то… Сколько ты дал этой сволочи?

— Он хороший, оч-чень хороший. — Тонкие губи Хайнца растянулись в едва заметной улыбке. — Странные вы люди, русские, неблагодарные. Вам делают гут, а вы после этого — «сволочь». Запомни.

Гриша, в этом мире продается все, и на каждое говно есть свой покупатель. Закон маркета. Ах! Капут… — Видно, фигурка упала не туда, куда нужно, и перегородила собой путь другим фигуркам, и через минуту Хайнц разочарованно протянул: — Гейм оуве-ер…

— Прости.

— Ты не очень виновный. Это я… этот… — Кунце долго не мог вспомнить подходящее слово. — Мудак. Правильно? Мудак?

— Мудак-мудак… — подтвердил Чернов, налегал на баланду.

— Надо было влево, а я не успел. А-а-а! — Хайнц отбросил «тетрис» и уставился на изголодавшей сокамерника.

Почесывая пятку, он терпеливо ждал, пока Григорий насытится. Любопытство так и раздирало немца. Впрочем, Чернову тоже хотелось выговориться, пожаловаться на судьбу.

— Кажется, я влип…

Кунце еще не знал этого слова, но угадал его смысл по выражению Гришиного лица. Угадал безошибочно.

— Тебя били? Били, да?

— Если бы…

И Чернов как мог, сбиваясь и путаясь в последовательности, вкратце пересказал немцу события прошедшего дня. Умолчал только о финальной истерике. Неудобно.

— Убийство? — зацокал языком Хайнц. — Это уже не есть гут.

— Два трупа! Два! Агенты какие-то… Да я их в глаза не видел! Я же работаю всего ничего, а их кокнули черт знает когда, гораздо раньше, чем я появился. Ничего ж не сходится!.. А потом, еще неизвестно, может, они живы… Следователь все допытывался у меня, куда я трупы засунул. Значит, не нашли.

— Почему не говорил это там? — недоуменно спросил немец. — Почему молчал?

— Да что толку? Он все равно не верит. Ни одному моему слову не верит. Чуть ли не смеется в лицо, мол, давай-давай, вешай мне лапшу на уши…

Кунце понял и про лапшу, задумчиво закивал, обхватив подбородок ладонью.

— А что адвокат?

— А что адвокат? — махнул рукой Чернов. — Начинающий еще, мальчишка совсем, ему бы в баскетбол играть… На хорошего-то у меня денег нет. — И грустно улыбнулся. — Были бы, если б я их не сдал, на свою голову. Знаешь, мне иногда и самому уже начинает казаться, будто я бандит какой. Все на тебя смотрят как на бандита, вот и… привыкаешь, одним словом. Странно, да?

— Психология, — пожал острыми плечами немец.

— А я ведь не верил, что невиновного могут засадить! — Григорий подсел к Хайнцу и не заметил, как начал дергать его за полу рубашки. — Где-нибудь на Западе — понятное дело, но чтобы у нас! Читал в газетах и не верил! Смотрел кино и не верил! Слышал рассказы и не верил! А теперь сам, на своей шкуре, убедился… Вот и мне теперь не верят… Замкнутый круг…

— Тебя реабилитируют посмертно, — иронично хмыкнул Кунце.

— Ну и шуточки у тебя! — в сердцах сплюнул Чернов. — Прям как у фашиста!

— Наин, мой дедушка не любил грубые шутки.

— А при чем здесь… — Тут до Григория дошло, и глаза его удивленно округлились. — Он у тебя фашистом был?

— Фашизм — идеология, — назидательно произнес Хайнц. — Плохая идеология. А мой гроссфатер защищал свою родину. Он был патриот.

— А в каких войсках, на каком фронте?

— На Востоке. Гроссфатер работал в СС.

— Работал? Да там же… Там же одни…