Часы

Все свободное время Сергей бродил по окрестным лесам, впитывая суровую красоту Урала. Лес начинался сразу через три квартала, он подступал к городу мелким бесом шаловливых елочек, гибких девчонок-березок, мелкорядьем осин, отделяясь от жилых кварталов полосой неряшливых, заросших бурьяном огородов с мелкой картофельной ботвой. Если пройти это цепляющееся за штаны мелколесье, то оно распахнется открывшимся простором Нижнего пруда — запруды речки Шайтанки. Беспокойная и своенравная речонка отдыхала в этой запруде в своем беге с гор, набирая силы, чтобы, перекатившись через плотину, устремиться к деловитой реке Чусовой. У Сергея перехватило дыхание от открывавшейся ему картины. Опытный декоратор — уральская природа — искусно скомпоновал этот пейзаж. Холодная пластина пруда являла Сережиному взору драгоценную палитру красок — палево- жемчужных, переходящих в голубизну отраженного неба, а дальше — в аквамарин и малахит, там, где к противоположному берегу подступали склоны бокастых, рытого бар- хата гор. Темно-зеленые ели вперегонки взбегали по этому склону, становясь чем далее, тем выше, строже и солиднее, назидательными монахами указывая перстами в прозрачное небо, и, повинуясь этим знакам, небо начинало хмуриться, одеваться в седую бахрому облаков. И тотчас же исказилась палитра водного зеркала, меняя краски на сталь и свинец, игривые ветерки с гор начали гоняться друг за другом, оставляя на глади озера росчерки серебристой чешуи. Недовольно зашумели, замахали мохнатыми лапами ели, вот уже грифельной плитой вздыбилась вода, а из-за обреза гор повалило рванье седых туч, острые холодные струи внезапного дождя взрыли, сгладили брусчатку мелких злых волн.

Но изменчива и быстротечна погода на Урале, ветер яростной метлой смел за горизонт небесный мусор, откуда ни возьмись выкатился колобок деловитого уральского солнца, построил яркую дугу над городом. Тяжело вздохнули старики-ели, роняя драгоценные камни капель со своих лап, и омытое небо затеяло волнительную любовную игру с зеркалом воды, перебрасываясь слепящими мячиками лучей.

Сергей часами сидел на колоде упавшего дерева на берегу, пытаясь запечатлеть в памяти неуловимую игру красок, не в силах оторваться от завораживавшей картины. Да, картины, будущей его картины, рождавшейся сейчас в его подсознании. Это поклонение лесу, волшебству разговоров воды и листвы жило глубоко в его душе, было наследственным, фамильным. Отец, проживший всю свою зрелую жизнь безвылазно в Казахстане, глухо ненавидел плоскую, безлесную степь и мечтал о лесном крае. Несколько лет тому назад им с мамой посчастливилось достать путевки в дом отдыха «Баянаул», что в Павлодарской области. Мама потом рассказывала, как трепетно отец трогал стволы, не мог насмотреться на баянаульские сосенки, росшие среди нагромождений скал. Они возвращали ему счастливое детство, московский Нескучный сад. У отца была затаенная мечта: вот выйду я на пенсию, и уедем мы куда- нибудь в Россию, купим домишко на опушке леса, будем слушать шелест листвы, перестук дятла и кукушку. Обязательно кукушку.

Кукушки жили в уральских лесах. Однажды в субботу, наскоро позавтракав, сказав тете Люсе, чтобы не ждали на обед, Сергей отправился в дальний поход по лесам. Конечно, тетя Люся тут же собрала, навязала ему котомку с бутербродами. Только чтобы до темноты вернулся. Тропка через плотину Нижнего пруда поворачивала налево, вилась вдоль берега, а затем круто поднималась по горному склону, кружась, обходя валуны, нависшие над ней, пересекая ручейки, сочившиеся из-под камней. Тучи непотревоженной мошкары жили здесь, лезли в глаза, надрывно зудели в ушах. Пришлось остановиться, достать скверно пахнувшую мазь, что тетя Люся навязала, как он ни отнекивался. Теперь лесной гнус не так досаждал. Вот тебе и надоедливая тетушка! Хорош бы он был, распухший от укусов мошкары! Тропка вывела его на макушку склона, откуда открывался вид на город внизу. Фантастическое, завораживающее зрелище: кварталы, расчлененные улицами, были упакованы в жемчужную пелену и перевязаны разноцветными лентами дымов из спичек-труб, обступивших город. Букашки автобусов медленно ползли по улицам, пытаясь вырваться из этого кокона, но студень дымов вязко сковывал их движение, возвращал их назад в месиво рукотворного муравейника. Темно-зеленая бугристая овчина леса окружала плененный город, оставляя для беглецов только ниточки просек. Плененный город — так он когда-нибудь назовет свою будущую картину. Они, его будущие картины, складывались на полках памяти. Только ему самому нужно измениться, преобразиться. Мелкие пейзажики с кувшинками на стоячей воде, веревки с сохнущим бельем, букетики сирени в вазах — то, что он оставил на той выставке в Караганде, — все это недостойно настоящего художника. Вся его жизнь в Караганде было копанием в тине будней, это Сергей понял для себя. Он вырвется из этой тины. Он станет настоящим художником!