Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин

В помещении фирмы «Фуллертон, Харрисон и Ледбеттер» все свидетельствовало о том, что это — в высшей степени почтенная и уважающая традиции контора. Безжалостная рука времени не пощадила, однако, и ее. Ни Харрисонов, ни Ледбеттеров уже не было. Теперь их место занимали некто Эткинсон и молодой человек по фамилии Коул. Но, как и прежде, главой фирмы был Джереми Фуллертон, старший партнер.

Фуллертон оказался худым стариком с бесстрастным лицом, безжизненным голосом сухаря-законника и неожиданно острыми и живыми глазами. Его ладонь покоилась на листке бумаги с какой-то коротенькой записью, которую он, видимо, только что прочел. Перечитав ее для надежности еще раз и убедившись, что ошибки нет, он удивленно поднял глаза на человека, имя которого там стояло.

— Мосье Эркюль Пуаро?

Он окинул посетителя цепким оценивающим взглядом. Немолод… Явно иностранец… Одет с иголочки, но ужас как непрактично. Чего стоят одни лакированные туфли, которые — судя по едва заметным страдальческим морщинкам возле уголков глаз незнакомца — еще и жмут! И такого вот щеголя, фата и иностранца рекомендует ему не кто иной, как инспектор Тимоти Реглан из уголовного розыска. Более того, за него ручается старший инспектор Спенс, бывший сотрудник Скотленд-Ярда!

— Старший инспектор Спенс, я верно понял? — недоверчиво переспросил Фуллертон.

Спенса он знал. В свое время тот хорошо потрудился и был на отличном счету у начальства. В памяти Фуллертона промелькнули смутные воспоминания. То нашумевшее некогда дело: вначале никто и подумать не мог, что оно будет иметь такой фурор. Казалось бы: психопат и неврастеник, даже не думающий отпираться и будто сам напрашивающийся на виселицу, ибо тогда еще вешали… Эх, были же времена! Какая жалость, что все это теперь отменили, думал отнюдь не склонный к новомодным сантиментам Джереми Фуллертон. Пятнадцать лет, пожизненное заключение… Ну что это, в самом деле? И вот вам итог: тем юнцам и в голову не могло прийти, во что это может вылится… Нет человека — нет и свидетеля… Дело тогда поручили Спенсу, который очень спокойно, но настойчиво втолковывал всем, что подозреваемый не совершал убийства, а самое смешное, тот, как выяснилось, и впрямь его не совершал. Доказал это, помнится, какой-то иностранец… Какой-то отставной детектив, служивший раньше в бельгийской полиции. Уже тогда был в летах. Сейчас, верно, уже дряхлый старец, думал Фуллертон. Но как бы там ни было, сам он будет действовать осторожно. От него требуется информация. Что ж, он готов ее предоставить, хотя вряд ли он располагает сведениями, которые могут пролить свет на данное дело. Убийство ребенка…

Фуллертону казалось, что он в состоянии довольно точно назвать тех, кто был способен совершить это убийство. Возможных подозреваемых было по меньшей мере трое, и убить мог любой из них. В его памяти всплыли знакомые формулировки: умственно отсталый… психиатрическое обследование… Скорее всего, именно этим и кончится. Как обычно… Впрочем, утопить ребенка во время праздника — это что-то новенькое. Обычно они исчезают, согласившись прокатиться на машине, хотя им по сто раз было говорено не делать этого… А потом их тела находят в соседней роще или в яме из-под гравия. В яме, да… Когда же это было? Что-то очень давно, много-много лет назад.

Его воспоминания длились минуты три, после чего Фуллертон с еле заметным астматическим придыханием прокашлялся и заговорил снова:

— Мосье Эркюль Пуаро? Чем могу служить? Я полагаю, вы по делу этой девочки, Джойс Рейнольдс. Прескверная история. По правде говоря, сомневаюсь, что сумею вам помочь. Я, в сущности, ничего не знаю.

— Но вы, насколько мне известно, поверенный семьи Дрейков?

— О да, да. Хьюго Дрейк, бедняга. Хороший был человек. Дрейков я знаю давно: собственно, с тех самых пор, как они купили «Яблони» и переехали сюда жить. Тяжкий крест — полиомиелит, он заболел, когда ездил с женой отдыхать за границу. Слава Богу, его блестящий интеллект нисколько не пострадал. Но когда такое случается с человеком, который вел спортивный образ жизни, великолепно играл в теннис… волейбол… это поистине невыносимо. Да. Тяжко осознавать, что ты на всю оставшуюся жизнь калека.

— И вы, кажется, вели дела миссис Ллуэллин-Смайд?