Часы Застывшего Часа

Гортуин отослал прочь добросердечных советников, которые все как один отговаривали его от испытания Гуртаниша. Отказывался он и слушать своих жен и детей. Он закрылся в королевских покоях, чтобы попрощаться с народом цвергов. Он сидел за гранитным столом на высоком гранитном кресле и ониксовым стилусом на пергаменте из шкуры трунгала аккуратно выводил слова. Чуть выше его глаз с потолка на лиане свисал красный сильгисовик. Позади потрескивал, пожирая сам себя, красный сильгисовый камин. Гортуин подолгу разглядывал светящийся гриб и лишь на короткое время обращал взгляд письму. Последние слова давались ему неохотно, три сотни лет он правил Гортунгашем, но теперь не знал, что сказать. Рассердившись, он вскочил с места, смял пергамент и швырнул в камин, — он не намерен завтра погибать, а значит, и завещание ему без надобности.

Тхунган вез путешественников обратной дорогой. Теперь озеро было спокойно, казалось, оно замерло в предвкушении. Выслушав их, ванапаган обреченно покачал головой. Он не сомневался, что станет свидетелем самосожжения короля и только задавался вопросом, кто займет его место.

— Король намерен бросить вызов озеру завтрашним утром, но как нам узнать, что наступил новый день? — спросил провожатого Язар.

— Я покажу вам часы, — пообещал Тхунган.

Он привел их на единственную в городе площадь. Размерами она уступала любому залу Орховура, а все что здесь находилось, это гигантский двухцветный сильгисовик. Под его огромной шляпкой могли уместиться четыре ванапагана. Она была разграничена на равные доли бронзовыми делениями, восемь частей горели синим, и одна часть испускала красный цвет. В каждом сегменте гриба бронзой выложили определенный символ.

— Это и есть знаменитые грибные часы Гортунгаша, — объяснил Тхунган. — Люди разделяют день на двадцать восемь часов, цверги только на девять: час Цверга, Трунгала, Арахад, Угольной сколопендры, Крогъярха, Аланара, Сильгиса, Офунгала, Ансу. Часом Цверга начинается новый день, но час Аланара соответствует полудню над землей. Сейчас, — ванапаган указал на красную часть гриба, — только час Сильгиса.

— В городе есть какая-нибудь таверна или постоялый двор? — спросил Язар.

— Цверги не ищут общения и не привечают гостей, но, полагаю, «Хризолитовая черепаха» вам не откажет.

«Хризолитовой черепахой» называлась корчма, и в самом деле походившая на огромный черепаший панцирь. Она располагалась на окраине города и необычной формой и яркой зеленью разительно выделялась среди однотипных серых сталагмитов Гортунгаша. Она не пряталась за высокими стенами, напротив, показывая, что происходило внутри ее прозрачных зеленых стен. Присмотревшись, еще издалека Язар увидел шумное празднество: цверги танцевали, пили, стучали на барабанах и плошках.

— Цверги веселятся, — изумился Язар. — Быть такого не может.

— Изгои, — посочувствовал им Тхунган. — От многих из них уже отказались семьи, а родственники других просто не знают правды, ибо не покидают своих стен.

— Что же плохого в пении и танцах? — изумился Язар.

— Это увлечения альвов и, — великан посмотрел на Иварис, словно извинялся, — фавнов, которых цверги ненавидят. Жизнь под землей должна быть суровой, и нельзя веселиться, когда тебя прокляли и загнали во тьму. Так считают цверги.

— А как считают ванапаганы? — заинтересовалась Иварис.

— Наши предки выступали против богов, но мы давно не держим на них зла. И хотя Эсмаид не запрещает нам ходить под его светом, мы предпочитаем жизнь под землей. Мы любим цвергов и защищаем их, как наших меньших обидчивых братьев.

Тхунган оставил гостей у корчмы, ибо сам не мог в ней уместиться. Когда путники подошли к низенькой кварцевой двери, из нее вдруг выскочила молодая цверга. Она рыдала навзрыд и закрывала заплаканное лицо руками. Следом за ней выбежал мужчина, он схватил ее за руку и остановил.

— Дорогая, подожди! — взмолился он.

— Что я скажу детям? — выкрикнула женщина, обернувшись. — Что их отец балагур? И откуда в тебе столько бесстыдства, чтобы после всего, что ты здесь делал, смотреть им в глаза? — Она вырвалась из рук мужа и в отчаянии обхватила голову руками. — Горе мне! Какой позор! Что скажут домочадцы, что скажут соседи! — и, заливаясь слезами и продолжая рыдать, она убежала. Мужчина поспешил за ней, его бронзовое лицо было мрачнее подземных скал.