Чаткальский тигр

Гулгун была в Ташкенте. Она сдавала последние экзамены. Чтобы не волновать ее, Караджан решил не сообщать ей о своих неприятностях. Он отправился к матери в Янгикурган и несколько дней кряду не выходил из дому. Словно больной, не поднимался с постели и не позволял матери открыть ставни — будто прятался не только от людей, но и от света. Видя, как сын переживает, Кандил-буви места себе не находила. Дел у нее, правда, было полным-полно, а дело, как известно, всегда отвлекает, успокаивает. Поэтому она прибегала к хитрости: заглянув в дверь, просила Караджана то пойти в сад и окопать деревья, то полить огород, то вязанку дров принести из арчевника. Но он что-то невнятно бурчал себе под нос и отворачивался к стене. Мать предлагала поесть чего-нибудь вкусненького, попить чаю — отказывался. Тогда Кандил-буви и сама теряла терпение, принималась ворчать. Ругала всех подряд, кто приходил на память: «Мой сын на фронте был, жизни своей не жалел, в танке горел, а теперь ненужным стал, да?.. Реку перегородил, плотину вон какую построил — и его за это с работы снимать?.. Умела бы я писать, я бы нашла на аферистов управу — в Москву бы самому главному начальнику письмо написала. Пусть приедет и посмотрит, кто больше для государства сделал — мой Караджан или Сапчабашев!.. Пропади они пропадом, все нечестные! Я знаю, из какого рода этот Сапчабашев. Из рода мошенников он, вот! Его дед Анбар-ходжа жил в Ходжакенте. Там этот плут распустил слух, будто семь раз совершил паломничество в Мекку, и присвоил себе таким образом звание потомственного Ходжи. А потом выяснилось, что он не бывал нигде дальше ташкентского и самаркандского базара. За обман правоверные однажды с позором выгнали его из мечети… И внук его такой же аферист! Ничего, настанет день, когда он тоже перед людьми оконфузится…»

Караджан лежал неподвижно, как сокрушенный батыр, у которого сломался меч и пробит щит. Прикрыв голову подушкой, чтобы не слышать однотонного ворчания матери, он уснул. И приснилась ему Гулгун. Они купались вдвоем в Чирчике. Вдруг бурлящий поток подхватил Гулгун и понес. Караджан бросился в стремнину, метался от берега к берегу, нырял, искал любимую — из сил выбился. И вдруг увидел среди волн ее зовущие руки. Кинулся к ним, успел схватить Гулгун одной рукой. Отчаянно работая ногами и свободной рукой, он переплыл реку и вытащил жену на берег… И тут появился откуда-то улыбающийся Файзулла Ахмедович. «Браво, — сказал он. — Только хороший пловец мог выплыть из этой стремнины. Если бы отдались воле волн, утонули бы оба…»

Утром Караджан встал и плотно позавтракал. Наливая ему чай, мать сказала:

— Не огорчайся, сынок. Каждый спотыкается. Важно — не расшибиться..

Тщательно сбривая с лица щетину перед зеркалом, Караджан увидел, как он похудел за эти дни. И постарел, что ли… На лбу стали резче выделяться морщины, и складки углубились по углам рта. А глаза… Глаза — как у барашка, приготовленного для заклания. Караджан растянул рот в улыбке, но выражение глаз не изменилось. Ну и ладно.

Надев отглаженные матерью брюки и свежую рубашку, Караджан отправился в Чарвак. Кандил-буви напутствовала сына добрыми словами и плеснула вслед ему кружку воды, окропив пересохшую землю влагой.

Караджан поднялся на плотину. Работа шла вовсю. Вокруг лязгало, шумело, грохотало. Пыль поднималась до неба. И Караджану сделалось немножко досадно, что люди могут обходиться без него. Конечно, ему вовсе не хотелось, чтобы с его уходом вся работа замерла, но все же чуточку обидно, что по сути ничего не изменилось. Так же сновали взад-вперед самосвалы. Так же уминали грунт тяжелые катки…

Водители, проезжая мимо, сигналили, приветствуя, или высовывались из кабины и махали рукой. Многие, отбросив лопату или кайло, подходили и здоровались за руку, справлялись о здоровье и житье-бытье. Но никто не сказал: «Несправедливо с вами обошлись, товарищ Мингбаев. Мы хотим, чтобы нашим начальником по-прежнему были вы!..» Караджан, правда, и не ожидал таких слов, но если бы услышал их от кого-нибудь, ему было бы приятно. Может, рабочие про себя так и думают, но кому охота портить отношения с новым начальником участка. Вот и Никаноренко тоже. С Караджаном разговаривает, а сам беспокойно посматривает в сторону возвышающейся неподалеку перемычки, по которой деловито расхаживает Хазратов — их новый начальник.

— Как работается? — спросил Караджан у прораба.

— Да так, ничего, — Никаноренко отвел взгляд, будто чувствовал себя виноватым. — Мне-то что… Приказывают, я выполняю…

— Правильно делаешь, Никаноренко…

К ним шел Киемходжа Хазратов, издали махая Караджану рукой, как бы подчеркивая, что остается верным старой дружбе, несмотря ни на что. Поздоровался за руку и, удрученно глядя, развел руками: мол, что тут я мог поделать… Назначили меня — я подчинился. Заметив, что Караджан не расположен к беседе, он перекинулся несколькими фразами с прорабом, дал ему инструкции и направился к группе электриков, которые никак не могли приставить к кузову машины салазки из бревен, чтобы скатить по ним огромные катушки с кабелем.