Целый день между ними шла перестрелка, а с наступлением ночи вражеская колонна ушла. С точки зрения Че, этот бой стал «великим триумфом», несмотря на то что он потерял ценного человека и отбил только одну единицу оружия у врага: его слабо вооруженный отряд остановил и прогнал 140 человек. Но через несколько дней Гевара узнал, что солдаты убили нескольких крестьян и сожгли их дома. Такова была страшная цена, которую платило мирное население за каждую атаку повстанцев. Че принял решение впредь эвакуировать местных жителей перед своими акциями, чтобы избавить их от зверств военных.
После боя Че направился на встречу с Фиделем, который сам только что напал на лагерь врага рядом с Лас-Куэвас; Фидель потерял четырех человек, но жертвы были и у противника, которого он к тому же заставил отступить. Решив ковать железо пока оно горячо, Фидель с Че запланировали совместное нападение на Пино-дель-Агуа, где располагался небольшой армейский гарнизон.
Правда, в колонне Че не все было гладко. Несколько человек дезертировали, а один юный повстанец, лишенный оружия за неповиновение своему начальнику-лейтенанту, позаимствовал у кого-то револьвер и пустил себе пулю в лоб. На похоронах несчастного между Че и некоторыми из его бойцов возникли разногласия насчет того, заслуживает или нет погибший военных почестей. Че был уверен, «что в таких условиях самоубийство равноценно отречению, какими бы хорошими качествами ни обладал его совершивший», и настоял на своем.
Неповиновение, проявленное его людьми, вынудило Че ужесточить меры и создать новую дисциплинарную комиссию. По воспоминаниям Энрике Асеведо, в то время пятнадцатилетнего подростка, который пришел к повстанцам вместе со своим старшим братом Рохелио, нововведение попортило бойцам немало крови. «Это было что-то вроде военной полиции, — рассказывает Асеведо. — Среди всего прочего, в обязанности комиссии входило следить, чтобы никто громко не разговаривал, не пользовался зажигалками после наступления темноты, нужно было проверять, стоят ли у костров бочонки с водой — на случай появления авиации, проверять, как несут службу часовые, не позволять никому вести дневников».
В итоге Че прославился среди повстанцев склонностью к суровой дисциплине, и некоторые даже просили перевести их из его колонны в другую. Юный Асеведо, которому было позволено остаться, несмотря на первоначальный запрет Че («ты что думаешь — у нас тут сиротский приют или ясли?»), всегда опасался команданте. В своем «противозаконном» дневнике он писал: «Все относятся к Че с великим почтением. Он жесткий, сухой и временами язвительный… Когда Че отдает приказ, то сразу видно, какое уважение он внушает людям. Все подчиняются ему мгновенно».
Через несколько дней братья стали свидетелями того, каким скорым бывает суд Че. Энрике Асеведо весьма живо передает этот эпизод в своем дневнике: «На рассвете привели какого-то огромного дядьку в зеленой одежде, с бритой, как у военного, головой и с усами: это оказался Рене Куэрво, мутивший воду в районе Сан-Пабло-де-Яо и Вега-ла-Юа… Че принимает его лежа в своем гамаке. Пленник подает руку, но Че не реагирует. То, что они говорят, до наших ушей не долетает, хотя ясно, что слова там звучат серьезные. Это похоже на суд. Наконец Че отсылает его прочь презрительным движением руки. Куэрво ведут в овраг и расстреливают из винтовки… им приходится сделать в него три выстрела. Че выпрыгивает из гамака и кричит: "Хватит!"»
Че никогда не жалел о своем решении казнить Куэрво. «Под предлогом борьбы за дело революции… он терроризировал жителей сьерры… Суд над дезертиром был скорым, и физическое его устранение последовало незамедлительно. Расправа с антиобщественными элементами, пользовавшимися тогдашней обстановкой в округе для совершения преступлений, к сожалению, не была редкостью в Сьерра-Маэстре».