Чебурашка (СИ)

Затем тот же трюк Матвей проделывает у небольшого прилавка, где покупает поп-корн и колу. И даже чтобы уместить покупки, нам не приходится разъединять ладони. В моей руке ведерко с поп-корном, в его две пол-литровых бутылочки с колой, билеты на «Историю Золушки» зажаты между сплетенными намертво пальцами.

Мне так нравится все происходящее, что я мечтаю о том, чтобы время тянулось как можно медленнее.

Пожилая бабушка-билетерша понимающе умиляется, глядя на нас и, оторвав контрольную ленту, вкладывает билетики обратно между пальцев, провожая взглядом и добродушной улыбкой.

Зал полупустой. Время, видимо, не самое популярное. Матвей убирает разделяющий наши места подлокотник, отчего расстояние между нами становится критически мало. Мы полностью объединили свои личные пространства. Теперь оно у нас одно на двоих, плотно сплетенное аурами и теплом. Аромат мужского дезодоранта щекочет нос, а еще в отблеске огромного экрана я вижу, как часто бьется жилка на шее Матвея, блестят глаза и завораживающе двигается острый кадык.

Я ничего не понимаю из того, что показывают на экране, но в этот миг на всем белом свете нет девчонки счастливее меня. Мне неловко есть перед Матвеем, почему-то стыдно попросить передать колу, что осталась с его стороны, хотя в горле по-прежнему пустыня Сахара.

Я не платила ни за что. Это в некотором роде уязвляло, хотя Матвею, кажется, даже в голову не пришли такие глупости, когда он покупал самое огромное ведерко с поп-корном, что теперь стояло на моих коленях. Божечки, он и глазом не моргнул, когда отдал за него и колу пятьсот рублей! Плюс еще столько же за билеты! И я специально подсмотрела, чтобы у него еще оставались деньги. Видит бог, потратить последние я бы ему не позволила.

Предлагать свои копейки мне казалось еще более жалким. Сто восемьдесят рублей (и то если выскрести из карманов всю мелочь). На маленький лимонный тортик в магазине Гамлета хватало, но билет в кино, попкорн и кола…

Глупо, наверное, но мне кажется, если я съем хоть кусочек, то буду чувствовать себя обязанной. Не знаю, откуда это взялось. Но оно есть. Понимаю, что это очень тупо и совершенно нелогично, ведь например я не испытывала ничего подобного, когда Матвей оставался с нами на ужин или пил чай с мамиными сочниками. Но ведь угощать кого-то это не то же самое, что угощаться! Наверное, у женщин и правда проблемы с логикой. Или только у меня?! Надо будет найти об этом какой-нибудь справочник!

Матвей хрустит поп-корном, распространяя вокруг себя сладкий аромат карамели, шипит газировкой, которую открывает, зажав бутылку коленями. Наши руки все еще сплетены. И мы оба все еще делаем вид, что ничего необычного не происходит.

Но внутри меня настоящий атомный взрыв, выведший из строя работу абсолютно всех органов. Сердце отбивает азбуку Морзе откуда-то со дна желудка (как жаль, что я в ней абсолютно не разбираюсь, вполне вероятно, это сигналы SOS!).

Легкие сжались и не пускают кислород, от недостатка которого мозг плавится, стекая в уши, а иначе почему я не могу ни думать, ни слышать, а лишь растворяться в огненно-тягучей атмосфере и парне, сидящем рядом.

И, конечно, кишечник. По ощущениям, там образовалось целое гнездо, а в нем яйцо, потому что я чувствую эту тугую ноющую тяжесть. А может, это и не в кишечнике вовсе. В любом случае, меня пугают эти чувства. Как бы не случился кошмарный конфуз. Пожалуй, не буду ничего есть. И от газировки тоже откажусь!

Фильм так быстро заканчивается, что когда в зале загорается приглушенный свет, я теряюсь и не совсем понимаю, что происходит. Мы сидим и ждем, когда столпившийся у выхода народ, рассосется. Матвей внимательно смотрит на меня. Не улыбается.

— Тебе понравилось? — тихо спросил он.

— Это лучшее, что случалось в моей жизни, — прошептала в ответ. И это правда. Я, конечно, каждую секундочку ждала, что Матвей вот-вот меня поцелует, но и без этого была счастлива. Мне хватало и того, что он рядом и держит мою руку.

Матвей улыбнулся и коротко кивнул. Что-то глубинное, исконно женское мне подсказывало, что говорили мы вовсе не про кино.

Обратно снова шли через парк. Те же листья, те же дорожки, тот же запах осени. Только теперь уже в мягком обрамлении теплого желтого света фонарей.

Матвей молчал. И я молчала.

Слова были лишними.

Забрали у Гамлета вещи. Торт покупать не стали. Поздновато уже для чаепитий. Я еще днем предупредила маму, что ушла с Матвеем в кино, но она просила не задерживаться. Мы уже поняли, что живем в не самом благополучном районе. Мама хотела меня встретить, но я убедила ее, что меня проводит Матвей. Этого оказалось достаточно, чтобы успокоить материнское сердце.

В нашем дворе, как обычно, царила непроглядная тьма. Коммунальщики не успевали менять лампы, как их тут же разбивали или воровали.