Чебурашка (СИ)

— Господи, Степ, — укоризненно качаю головой, — Не выдумывай.

С напускным спокойствием беру трубку и отвечаю на звонок, лихорадочно соображая, что буду делать, если это действительно ОН. А еще очень-очень стараюсь, чтобы и сын не разглядел на моем лице эту самую проклятую надежду, ибо видит бог, сердце ею захлебнулось, вопреки всему на свете.

— Да? — и каждая клеточка замерла в ожидании, чтобы через мгновение размякнуть от… разочарования?

— Алле! Алле, Зоя? — оглушающе трещал старушечий отдаленно знакомый голос. — Это баб Маня Зайцева, соседка вашей бабки Катери.

Этот звонок тоже не предвещал ничего хорошего или вообще хоть сколько-нибудь приятного.

— Да, здравствуйте, Мария Егоровна. Что-то случилось?

— Здравствуй, здравствуй, Зоенька. Случилось, ага. Бабка то ваша помирает.

— Как помирает?

— Болеет. Вчерась совсем слегла. С утра уже поп у неё побыл, знать исповедовал. Ты б приехала, повидалась, попрощалась с бабкой, пока она богу душу не отдала. Родня все ж таки.

Мамочки! Что ж за напасть-то такая?! Сплошная черная полоса!

— Конечно. Конечно, приеду, Мария Егоровна. Спасибо, что позвонили!

— Ага. Ну, давай, давай.

Наверное, сгорело бы не более пяти спичек, прежде чем я, абсолютно собранная, гремела обувной ложкой в коридоре, втискивая ногу в некрасивый, но очень уж удобный и нескользкий ботинок.

— Я с тобой поеду.

— Нет, Степа. Не поедешь.

— Как ты одна там?

— Ой, Степа. На моей памяти Катеря помирает восьмой раз. Соскучилась бабка. Наверное. Но ты же ее знаешь, сама она никогда не позвонит и в этом не признаётся. Ей проще всю деревню на уши поднять.

— Все равно. Подожди пять минут, я быстро соберусь.

— Ты давай быстро собирайся и дуй на свою тренировку.

— Я же сказал, больше никаких тренировок!

По этому поводу я, удивляясь сама себе, начинала серьезно раздражаться. И даже злиться.

— Почему? — решила, что еще есть пара минут для серьезного разговора матери и сына.

Степа лишь на секунду отвел глаза, а потом с завидным упрямством во взгляде твердо выпалил:

— Ты знаешь!

— Я знаю, да… Вот только я не знала, что вырастила слабака и труса! Разве ты такой? У меня, оказывается, вместо сына-мужчины нежный цветочек?

По расширившимся глазам моего ребенка, стало понятно, что бью я точно в цель. Возможно, чересчур резко и жестоко, но на долгие рассюсюкивания времени не оставалось.

— Знаешь, милый, я буду счастлива в тот день, когда ты бросишь свой бокс, но только при условии, что это будет твоё осознанное решение, основанное только на своих собственных желаниях, а не жалкий побег с ринга, на котором еще даже не начался бой, а только замаячила тень противника! Видишь ли, отказываться от любимого занятия, которому ты посвятил большую часть собственной жизни, только потому, что твой кумир оказался подлецом, или только потому, что выяснилось, что нерадивый твой папаша тоже боксёр и предпочел спорту собственного ребенка, или потому, что твоя мать имела глупость поведать тебе правду о своей первой любви, в результате которой ты появился на свет, как минимум жалко. Как максимум слабохарактерно. Так что не будь трусом, сын. Не разочаровывай хотя бы ты меня. Как отец, Соколовский не имеет к тебе никакого отношения. Разве что можем сказать ему спасибо за отличный генофонд. Как кумир… что ж, как показало время, в качестве спортсмена он неплохой пример для подражания. Но ты — лучше. Ты умеешь не только махать кулаками, но и думать головой, просчитывать противника, знать его действия наперёд лучше него самого. Ты — мой сын! Ты — Степан Свиридов! Подбери сопли, родной, к чертям любых кумиров! Иди и бейся. И знай, у тебя всегда есть и буду я. Я всегда выберу тебя. И я сделаю для тебя все. И я никого не боюсь. Ни Соколовского, ни его семейку, ни злобную Катерю. И деньги на Москву я тебе достану. Надо будет, вслед за тобой поеду. Ты только будь честен с собой и со мной. И для начала определись, чего ты хочешь.

Сигнал на телефоне возвестил о прибытии такси. Я крепко обняла своего хмурого, слегка поникшего и весьма озадаченного моей внезапной боевой тирадой сына, и поспешила на вокзал. Электричка до деревни отходит через сорок пять минут, а мне ещё надо до Бабки Кати дозвониться и выяснить, что за хворь с ней приключилась на сей раз, и по случаю наведаться в аптеку.

Дорога до деревни занимала полтора часа на электричке и ещё сорок минут на автобусе. Отличная возможность обо всем подумать. Попытаться разложить по полкам имеющуюся информацию и составить варианты дальнейшего развития событий. Но думать отчаянно не получалось.

Перед глазами вновь и вновь возникал Матвей с его дурацкими такими красивыми, нежными и ароматными цветами, ошарашенный синий взгляд, от которого сжималось мое неумело скрепленное болтами из прошедших лет разбитое сердце, такая родная и давно позабытая улыбка, рассыпающийся по моей коже мурашками бархатный голос.