Чеченская марионетка, или Продажные твари

– Я воздерживаюсь комментировать сведения, полученные из неофициальных источников, – сухо сообщил депутат и тут же исчез из кадра. Началась реклама. Маша выключила телевизор. «В горах Абхазии – это совсем близко», – подумала она и удивилась: лицо с тяжелым носом и глубоко посаженными глазами, лицо с цветной фотографии, мелькнувшей на несколько секунд на телеэкране после того, как комментаторша назвала имя Аслана Ахмеджанова, почему-то накрепко засело в памяти.

* * *

Чеченец лежал на койке поверх одеяла в тяжелых грязных ботинках. Он задумчиво курил и пускал в потолок аккуратные колечки дыма. Доктор молча поднял рубашку у него на животе. Разумеется, шов не кровил.

– Все шутишь? – спросил Вадим и взглянул чеченцу в лицо. – Со швом у тебя все в порядке.

– А с тобой все в порядке? – усмехнулся чеченец и стряхнул пепел на пол.

– Слушай, Аслан, хватит дурака валять. – Доктор обернулся к фельдшеру и спросил: – У тех двоих, которых неделю назад привезли, тоже что-нибудь кровит?

– У тех не кровит, – ответил фельдшер, не глядя на Вадима, и тут же вышел.

– Девочку себе завел, – задумчиво произнес Ахмеджанов, – говорят, хорошая девочка, только тощая. Вот мне совсем не нравятся тощие, я люблю белых и круглых. Но это дело вкуса. Зачем ты девочку завел, я понимаю, а вот зачем тебе кассета понадобилась – ну никак не пойму.

Черные, глубоко посаженные глаза смотрели на Вадима спокойно и внимательно.

– Кассета? – удивленно спросил доктор. – Какая кассета?

– Маленькая, от видеокамеры.

– Послушай, Аслан, мне некогда заниматься ерундой. Раз уж я приехал, я сейчас осмотрю раненых и поеду домой. Я устал, хочу спать. К тому же меня ждут.

– Кто тебя ждет? Девочка твоя, Маша? Она подождет.

Чеченец, продолжая смотреть Вадиму в глаза, загасил сигарету, сел на койке.

– Ты возил еду Ивану?

– Да.

– Зачем?

– Как ты думаешь, зачем кормят голодного человека?

– Ты кормил его, чтобы он вытащил для тебя кассету.

– Аслан, голодного человека кормят потому, что он голодный. Кстати, куда он делся?

– Он взял для тебя кассету. Он мог сделать это только для тебя. Только ты возил ему еду. Он сдох за это.

– Аслан, зачем весь этот спектакль? Ты можешь объяснить по-человечески, в чем дело?

– По-человечески? – Ахмеджанов нехорошо прищурился. – Ладно, я объясню. Пропала кассета, на которой снят я и мои люди. Там много еще чего снято. Русский Иван убирал в комнате, камера и кассета лежали на столе.

– А снимал кто? Ты того, кто снимал, спрашивал?

– Его уже не спросишь. Он отвечал за кассеты, одна из них пропала. Он напился и ничего не помнил. Оператор не должен пить.

– Хорошо, с оператором ты разобрался по-своему. А при чем здесь Иван? Несчастный, слабоумный, глухонемой человек.

– Он был только немой, но не глухой. Он все понимал, и ты это знаешь.

– Да, – кивнул доктор. – Иван мог слышать слова. Но слышать и понимать – это разные вещи. Ты что, пытался его допрашивать?

– Он был один в комнате, когда убирал. После этого пропала кассета.

– Послушай, – задумчиво произнес доктор, – если ты так сильно переживаешь из-за этой кассеты, что потерял рассудок и стал допрашивать немого слабоумного человека, то почему тебе не пришло в голову допросить тех, кто заснят на пленке? Почему ты не подумал, что ее мог взять, например, тот, кто не хотел, чтобы его видели рядом с тобой? Тот, для кого это опасно?

В черных глазах Ахмеджанова вспыхнул тусклый огонь:

– Ну что же ты замолчал, доктор? Продолжай.

– Вот смотри, ты мне толком еще ничего не рассказал, но, если я тебя правильно понял, пропавшая кассета заключает в себе некую опасную информацию. Прежде всего надо подумать, для кого опасна эта информация, то есть у кого были реальные мотивы. Понимаешь?

– А ты молодец, доктор. – Ахмеджанов выбил щелчком из пачки сигарету, протянул Вадиму. Оба закурили. – Ты верно рассуждаешь. – Голос чеченца стал чуть мягче, глаза перестали сверлить Вадима. – Но тот, на кого я могу думать, в ту комнату не заходил.

– Откуда ты знаешь?

– Он постоянно был со мной. Я его все время видел.

– Прямо так ты все помнишь! Ты ведь почти полтора месяца на анальгетиках сидел, от них голова мутная.

– А зачем ты мне эти анальгетики назначаешь? Чтобы я ничего не помнил? – повысил голос чеченец и опять подозрительно прищурился.

– Ох, Аслан, если б я тебе их и не назначал, фельдшер бы сам тебя колол, без моих назначений. Иначе ты бы от боли на все село зубами скрипел, в городе услышали бы. И спать бы не мог. Ты и так плохо спишь, поэтому нервный такой, я тебе еще реланиум назначу. Пойми, наконец, ты перенес тяжелейшую операцию, времени прошло не так много. Тебе нельзя сейчас нервничать и перенапрягаться. Вместо того чтобы допрашивать слабоумных и стрелять перепивших, отдохнул бы ты, Аслан. Обидно, честное слово, я тебя по кускам собирал, а ты себя гробишь.

– Ладно, доктор. Поговорили. Езжай к своей худой девочке Маше. Скажи ей, чтобы больше не залезала в товарняки.

– Шов чешется? – спросил Вадим, обернувшись у порога.

– Чешется, зараза, – признался чеченец.