Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне

— Всё, Колян, можешь идти… — махнул конвоиру опер и, не выказывая никаких эмоций, кивнул старлею на стул, — садись, Иван Александрович…

— Допрашивать будете? — из-за попаданий в челюсть его голос звучал не очень внятно.

— Нет, пока только объяснение… — Катаев придвинул к себе чистый бланк.

— Я пока говорить ничего не буду, — отреагировал старлей, — меня набили, у меня голова болит… э-э…

— Голова у тебя с пережора болит, — перебил его Костя, — чего же ты в неё не шмальнул?

— Мог бы и в неё… — очевидно, уже отойдя от накала страстей и, трезвея, спокойно ответил связист, — случайность… или как это у вас… э-э… Непреднамеренное убийство… Эх-х, всяко в жизни бывает…

— Грамотный… — разговаривать с этой похмельной скотиной Катаеву расхотелось, — просчитал уже всё…

Тот неопределенно пожал плечами, мол, кто знает…

— Ладно… — Костя боялся сорваться и, как это часто с ним бывает «напороть» в горячке «косяков», поэтому решил побыстрее закончить необходимую процедуру, — давай твои данные, я напишу, что в соответствии со статьей 51 Конституции, ты отказываешься от дачи показаний…

— Это что ещё за статья такая? — чуть всполошился старлей. Юшка сползала по носогубной складке, он неаккуратно зашмыгнул её обратно.

— Статья 51 Конституции России даёт право не свидетельствовать против себя, — пояснил ему опер.

— А-а-а… — протянул тот и осел на стуле, — пиши тогда.

Быстро набросав анкетные данные, Костя сунул Жулебину бланк для написания строчки об отказе от дачи показаний.

— Всё? — вопросительно поднял он глаза на Костю, закончив писать. Положив ручку на стол, офицер ещё раз хлюпнул носом.

— В принципе, да… — Катаев пробежал текст глазами и перед тем как отправить задержанного в камеру не удержался:

— Слышь, а ты всё-таки хоть чуть-чуть себя виноватым считаешь?

Жулебин, не намного старше Катаева, секунду подумав, произнёс наставительным тоном:

— Понимаешь… В своё время, один умный человек мне сказал, что настоящий мужчина должен пройти войну и тюрьму… Поэтому, ко всему сейчас происходящему я отношусь по-философски… Войну я уже прошел, что ж… тюрьма так тюрьма…

Костя смотрел в его сорочьи глаза, плохо отмытое от крови лицо, на старлеевские звезды, пытаясь увидеть что-нибудь человеческое — каплю раскаяния или долю сожаления. Напрасно. Этот спивающийся ублюдок уже забыл о загубленном солдате, примеряя сложившуюся ситуацию к своей дальнейшей судьбе. Ему было наплевать на коченеющее тело в соседней камере. Прикинув максимальный срок — «трёшку» посёлка[48] — он готовил себя к новому жизненному «испытанию». Катаеву жутко захотелось избить эту сволочь. Не так как это делал подпол — вразмашку и по рабоче-крестьянски, а жёсткими боксерскими хуками и апперкотами. Хотелось свалить на пол и методично опускать почки, отбивать печень, прошибать селезёнку, ломать ногами рёбра…

Ручка в пальцах сломалась и Катаев, сатанея от переполнившей его злобы, тихо сказал:

— Какая война, чмо? Что ты видел на этой войне? Пиво пополам с водкой?! Блевотину в сральнике?!

Жулебин непонимающе заморгал, вроде всё хорошо было…

Костя встал и, разминая затёкшие от писанины пальцы, продолжил, повышая градус:

— Ты, сука, дальше ларька пивного не выходишь… Воин, бл… И про тюрьму ты сейчас понтуешься, потому что думаешь, что дадут тебе по 109[49] годик и по УДО[50] ты с половины уйдёшь…

Катаев обошёл стол и, сев на столешницу, навис над связистом:

— Вот только хер тебе в педаль! — сорвался он на крик, — Понял! А не 109!

Наклонившись и вместе с перегаром, рвотными массами и кровью, впитывая в себя «зашаевший» уголёк животного страха, быстро и зло зашептал:

— Я сейчас половину ментов своих допрошу, что они видели как ты, сука, беспричинно, из хулиганских побуждений этого солдата застрелил! Вкуриваешь, юрист! Трёх свидетелей тебе, козлу, хватит, чтобы на «двадцатку» уехать!

— Так это… эт… — старлей потерялся, мудрость восточного философа улетучилась, оставив в глазах только бездонный ужас, — ведь так нельзя…

— Нельзя?! — Катаев схватил его за ворот, но, испачкавшись кровью и песком, оттолкнул обратно, — а пацана за пару дней до дома на тот свет отправить можно?!

У Жулебина задрожали губы, откуда-то снизу вырвался приглушенный неконтролируемый звук.

— Но я же не хотел… Я ведь случай… но…

— А мне насрать! — отрезав, Костя вернулся за стол. — Сидит тут говно какое-то, понтуется… Я мужик… Война-тюрьма… — он деловито собирал бумаги в кучу, — сейчас я по-быстренькому доказушку сляпаю… поверь, я умею, завтра тебя прокуратура арестует и лет через двадцать ты вернёшься другим человеком… если не сдохнешь, где-нибудь у нас, на острове Огненном…

Конец фразы Катаев договорил со зловещим спокойствием. Однако это подействовало на старлея, видимо наложившись на похмельный синдром, сильнее чем львиные рыки. Он закрыл лицо руками и плечи его мелко затряслись.

— Так нельзя… так нельзя… — доносилось из-под ладоней.

Костя, удовлетворённо взглянув на плачущего офицера, встал и подошёл к двери:

— Коля, забери этого «жмуродела»! — крикнул он в коридор.

Жулебин оторвал руки от лица и плаксиво попросил:

— Мне в туалет надо…