Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

Из комендатуры по направлению к операм, с камерой в руках, шагал Саша Лавриков. Вид у майора был, как у бурлака, дотолкавшего баржу от Астрахани до Ярославля. В кабинете, очевидно, было душно и жарко.

— Саня вы всё? — не сходя с пандуса спросил его Ря-бинин.

— Ага, — кивнул тот, тяжело поднимаясь по ступенькам, — Анатольич просит собираться… ОМОН зовите, с рынка откричались, что плацдарм расчищен… можно ехать…

— А Поливаныч где? — поинтересовался Бес, пока Лавриков не скрылся в своей клетушке.

— Он и Анатольич Сейфуллу в комок переодевают… вас ждут…

— Я к Малдеру! — Бескудников спрыгнул с пандуса и побежал к омоновцам.

Остальные опера, толкаясь в узком проходе между мешков с песком, отправились обряжаться в броню, разгрузочные жилеты и оружие.

Гулкий отзвук недалекого взрыва влетел в пространство кубрика, заметавшись в поворотах и аппендиксах, когда оперативники заканчивали экипировку. Едино вскинулись друг на друга глазами и на секунду замерли. Ещё через секунду картинка распалась. Рябинин схватил, лежащую перед ним на койке, единственную на весь уголовный розыск, радиостанцию с «общим каналом» и принялся судорожно вертеть тумблер настройки.

— Бл, где-то рядом совсем… — растерянно, продолжая вслушиваться, пробормотал Долгов.

Кочур, закинув автомат за спину, убежал в дежурку. Не говоря больше ни слова, опера, всей массой, потянулись на выход. Рябинин шел последним, приложив рацию к уху. Около входа в комендатуру скученно толпились сотрудники Центра, из числа незадействованных в спецоперации. Из-за угла появились Бес и Малдер, полубегом направляющиеся к зданию комендатуры.

— Вовка что там?! — окликнул Малдера Рябинин. Омоновская «федеральная» радиостанция была мощнее оперской.

— Хер знает… — на ходу бросил тот, — подрыв… Вроде на Жуковке…

Опера, гуртом попрыгав с пандуса, торопливо пошли за ними.

Из дверей комендатуры вылетели, чуть не сбив Беса и Малдера с ног, Кочур с Поливановым.

— Калужских взорвали!!! — стеганул по замершим мозгам выкрик Кочура.

Поливанов, ухватив Гапасько за рукав, и, пресекая вопросы «где» и «как», прохрипел, сорвавшимся голосом:

— Ваня, машину!

Тот, не колеблясь, бросился к месту стоянки.

Малдер, заметив вышедших на угол своих бойцов, тоже закричал:

— На выезд! Машину!

Захрипела «федеральная» рация в руках Рябинина, но её никто не слушал — все сгрудились вокруг Поливанова, блочно выдававшего информацию:

— На Жуковке… Фугас… Километра полтора от нас… До блока не доехали… Одна машина проскочила, вторую… — он передохнув, сглотнул, — вроде все «двухсотые»… Просят помощи…

Опера были собраны, с оружием, поэтому, подлетевшие и, с визгом затормозившие машины Гапасько и ОМОНа, тут же набились добровольцами. Но из комендатуры уже высыпали Жоганюк, Кутузов и Слюняев.

— Куда?! — Жоганюк первым среагировал на, грузившихся без разрешения, оперов и омоновцев.

Стоящий ближе всех к командному трио Липатов, раздельно произнес, в упор глядя на начальника Центра Содействия:

— Там нужна помощь, товарищ полковник. Мы практически рядом…

И шагнул к омоновской «буханке».

— Команды не было! — загремел Слюняев, выходя перед машинами, — На засаду нарваться хотите!

Рябинин, распахнув дверь, выскочил с переднего сиденья:

— Дайте команду, товарищ полковник! Вы же боевой, а не штабной!

Немного растерявшись от такой грубой лести или льстивой грубости, подпол оглядел себя, Жоганюка и Кутузова. По-боевому укомплектован был лишь Михаил Анатольевич. Но тот и сам, пару секунд поборовшись с вколоченным за пятнадцать лет службы, постулатом о наказуемости инициативы, обнажился сержантом морской пехоты, отдавшим интернациональный долг братской республике Куба.

— Я поведу группу! — быстро и четко обратился он к Слюняеву, — будем обеспечивать подход техники с Центрального рынка!

Слюняев, которому картой легло разрешение проблемы, кивнул Мише:

— Выполняйте!

И отвернувшись от, втискивающегося в «буханку» майора, приказал Жоганюку:

— Николай Иванович! Вы в дежурку подкорректируйте подход «коробочек» к месту подрыва… Я к замкоменданту, поднимать разведвзвод и отдыхающие смены!

Последние слова заглохли в шуме, срывающихся УАЗов и грохоте, распахиваемых ворот. Улица Жуковского была пустынна. Выскочившие на нее машины вологжан были единственным транспортом, поднимавшем пылевую завесу на трассе. Водитель первого автомобиля Ваня Гапасько, заметив увеличивающиеся серозеленые очертания, стоящего на обочине, в оседающей пыли, УАЗа, резко сбросил скорость и, съехав накатом на край дороги, остановился. Тишина стояла только вокруг места подрыва, инородные звуки, словно встречая невидимую стену, гасли где-то дальше. Оперативники и омоновцы присели по обочине, ожидая команды. Малдер, гусиным манером обойдя всех бойцов, приблизился к Рябинину и Кутузову.

— Я по общему скричался, — зачем-то полушепотом сказал он, — первая проскочила… сейчас на блоке… Оттуда выходят группы… нам навстречу «коробочки» тоже идут… Пока тихо… может рискнём? — он кивнул в сторону, стоящего в ста метрах, УАЗика, — вдруг кто живой?

— Тут не хер рассуждать… — хрипнул Рябинин. — давай, тактику рисуй…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее