Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

Наконец, прорвало. Приехавшие, опрокинув в желудок алкогольные угольки, принялись жадно, не прожёвывая, давясь, жрать. Сметалось всё. Гречневая, перловая, рисовая каши. Подвялившиеся огурцы, просроченные «гуманитарные» шпроты, подплесневевший лаваш. Утолив первый, на нервной почве, голод, мужчины подняли вторую. Потом, сразу же, без перехода, стоя, третью.

— Ну, как у вас? Жалуйтесь… — сыто отвалившись от стола, поинтересовался Бес.

«Влупив», он снова возвращался в привычное для себя амплуа эсквайра от уголовного розыска, — как успехи? Как наши руководители с большими звёздами?

— Про тебя, Костян, не спрашивали… — обратился к Катаеву Гапасько — забыли, по ходу… Мы с Серёгой как с «уличной» приехали, в основном, между прокуратурой и комендатурой болтались…

— Светились… — вставил Липатов, цепляя ложкой в масляных недрах консервной банки одинокую шпротину.

— Магомед всё оформил, завтра-послезавтра Сейфуллу увезут в Чернокозово — продолжил Ваня — Яков Иваныч в поряде… сказал, что с Бекханом выводку тоже придётся делать… на рынке и на Садовой… — Гапасько замолчал, оглядывая прекративших жрать оперов.

Бес вернулся в обратное положение, навалившись на столешницу.

— М-да… — Саша Долгов среагировал первым на прокурорское пожелание, — во второй раз нас точно взорвут…

— Да ещё и на рынке… — Бес почесал в области затылка, — ему, что кассеты мало?

— Мы с ним на эту тему особо не тёрли — пожав плечами, хлебнул остывший чай Ваня Гапасько, — сказал и сказал… Он ведь не в курсе наших геммороев…

— Ладно, до Рябины отложим, — соскрёб остатки гречи со стенок банки Костя, — а боссы-то где?

— Боссы-то? — инициатива рассказчика перешла к Поливанову — отдыхают, скорей всего… мы же приехали час-полтора назад…

— А, ты ведь дежурил… — вспомнил Кочур, — ну-ну?..

— Долго оформляли калужских, — Поливанов встал из-за стола и выглянул в дверной проём, — показалось, будто зашёл кто-то… Так вот… Описали всё… куча всяких звезд понаехало… ФСБ, РУБОП, местные… Потом понеслась «зачистка» Олимпийской, Садовой, микрорайонов… Я, под шумок, к нашим «комендачам» на броню залез, к разведчикам. Тоже по пятиэтажкам поползал, не шестерить же на прокурорских…

— Поквартирный обход, — утвердительно воздел указательный палец Бескудников.

— Ага… — Поливанов опять сел за стол, — в общем, ничего интересного, только разведчики в одном подвале жмура обнаружили прикопанного… без башки…

— А куда она делась? — удивился Кочур.

— То ли отрубили, то ли отрезали… так и не нашли — вздохнул Ваня — короче, опять прокуратура, осмотр, сбегай-подай-принеси…

— От судьбы не уйдёшь… — Липатов развёл руками.

— Типа, судьба такая, шестерить? — на грани съязвил Поливанов, — да?..

— Я про голову… — поправил Липатов — чего сразу бычить-то?

— Давайте ещё по одной, — плеснув спирта по кружкам, загасил конфликт Гапасько.

— А чей трупешник? Мужик? Баба? — перед тем, как закинуть поинтересовался Костя.

— Мужик… голый полностью, — Поливанов, сморщившись, проглотил спиртягу, — бр-р… вроде чурка, волосатый… Больше я не смотрел, где-то двухнедельный… запашина, ёб..

Секунд тридцать бряцали ложки, скрёбся нож о консервную жесть, слышалось чавканье — опера тушили вспыхнувший в желудках пожар.

— Ну вот… — Поливанов смахнул выступившую от выпитой порции слезу, — анархия, короче, полная… Кто-то «зачищает», кто-то осматривает, кругом омоновцы, «собрики», вояки. Наши участковые и «пэпсы» какую-то машину дербанят, типа, бесхозную… потом подожгли её зачем-то…

— Тычок? — уточнил Костя.

— Вроде он был… — неуверенно ответил Ваня, — по крайней мере, больше всех руками махал… Много их там, короче, болталось. Ладно, это не самое главное…

Поливанов выдержал паузу, дождавшись, когда все, в первую очередь, терзавший засохший лаваш, Катаев, поднимут на него глаза.

— Я возвращался уже не на броне, а на прокурорской «буханке»… — глаза Вани маслянились от выпитого. Да и остальных развезло, лишь желание удержать нить Ванькиного рассказа не позволяло сползти в сонливое состояние, — … постовой на воротах говорит, вон, мол, дед какой-то Рябинина спрашивает или из оперов кого-нибудь… Я выхожу, смотрю, рожа знакомая, говорю, Сулейман? Он, да… а ты опер? Я, ну, типа того… Он спрашивает про Серёгу, говорю, на выезде… Может передать чего? Он, мол, ехал просто мимо, заскочил проведать… Ну, раз нет его, поеду… Короче, я вспомнил, что ещё утром с Липатычем разговаривали за малолетку этого, ну, дебила…

— A-а… подрывника… — вспомнил Костя — и чего?

— У него же срок ареста через три дня заканчивается… Вот я Сулейману и говорю, есть один пассажир, прямо на делюге взяли, террорист, хотим спецназу отдать… Он заинтересовался, мол, давай данные, поузнаю, может родня при деньгах есть… Может выкупят солдата, да поменяем, мол, повремените…

— Данные дал?

— Угу… сгонял в дежурку на бумажку списал… передал…

— А когда приедет? — разгоняя алкогольную паутину, потряс головой Бескудников, — сам говоришь, три дня осталось…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее