Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

Когда он зашел в помещение столовой, то гвалта, присущего каждому милицейскому сабантую он не услышал. Парни молча смотрели на Серегу, скупо роняющего короткие фразы.

— В общем… Нормально как и хотели… Собакам. Собачья смерть…

Казалось, что каждое слово весит невыносимо много. Серегина голова клонилась к груди все ниже и ниже. При виде Катаева он малость воспрянул духом:

— О-о, Костян!.. А у меня для тебя посылка… Попросили передать…

Он встал, качнулся и сделал шаг навстречу. Глаза, правда, оставались неподвижными.

— Серый, давай, может покемаришь… — неуверенно предложил Костя.

— Этта… само собой…

Рябинин отодвинул Катаева в сторону и перешагнул порог спального помещения. Костя, оставшись на кухне, вопросительно посмотрел на оперов. Почти все синхронно пожали плечами. Лишь Бескудников хмыкнул и опрокинул в горло содержимое своей кружки.

В спальне что-то загрохотало. Костя выглянул. Это бронежилет, разгрузка и автомат полетели с серегиных плеч на пол. Сам он, держась за спинку кровати, манил Катаева пальцем к себе. Понимая, что ничего вразумительного он сейчас не услышит, Костя подошел к грузно осевшему на одеяло Рябинину.

— Здесь… — Рябинин вяло ткнул носком грязного ботинка в комок разгрузки, — от Тимурчика… Тебе… подгон…

И повалился на подушку.

Катаев поднял тяжелую амуницию. Бронежилет приставил к спинке, автомат, отстегнув магазин и проверив патронник, повесил с краю. Сжав пыльную ткань разгрузочного жилета, он уже понял, что находится в заднем, самом объемном, кармане.

Автоматический пистолет Стечкина. Снаряженная масса 1,22 кг, калибр 9 мм, скорострельность 650 выстрелов в минуту. Должок с того света.

Катаев, отойдя к своей кровати, выволок пистолет из камуфляжного плена. Видевший это оружие даже во сне, мучимый своим правильно-неправильным поступком, Костя сразу узнал его. Завороженный магией машинки для убийства, оперативник еще несколько секунд ощупывал ствол глазами. Проведя ладонью по пыльной поверхности затвора и поймав взглядом воронение, Костя обернулся на спящего Рябинина и сунул пистолет под матрас своей кровати.

* * *

— Слышь, парни, — заглянувший в оперской кубрик постовой с КПП, столкнулся в дверях с Долговым и Катаевым, — там дед какой-то облезлый Серегу Рябинина спрашивает…

Долгов, шедший вторым, обернулся на кровать майора. Окутанный сивушным выхлопом, Рябинин спал. Вчера, ближе к ночи, он проснулся, переоделся, умылся, а затем молча нажрался с Бескудниковым водки и снова заснул. Желание не вставать к утреннему построению было очевидным. Да и руководство, слава Богу, занималось примерно тем же в окрестностях Дербента.

— Занят Серега, — подвытолкнул в коридор бойца Катаев, — скажи, сейчас мы выйдем…

— Скорее всего, Сулейман, — дождался Костя, когда постовой ушел, — по малолетке, наверное…

— Пойдем, сходим… Все равно Рябина не подъемный, — направился Долгов, а за ним и Катаев, к выходу.

Сулейман, как всегда радушно-приветливый, отпочковавшись от своей «шестерки», поплыл операм навстречу. Сегодня он был один.

— Здыраствуете, дарагие, — ухватился за протянутые ладони чеченец, — а гыде Сэргей?

— На выезде он, — соврал Костя, — сдернули на мероприятие…

— A-а, понятыно…

Сулейман неспеша пошел в сторону машины, как бы приглашая офицеров, отойти подальше от КПП. Те молча за ним последовали. Пройдя несколько шагов и не услышав от них ни слова, посредник, очевидно, почувствовав исходящее напряжение, сразу перешел к делу.

— Пасматрэли парнишку вашэго… — он зачем-то, словно сверяясь, достал из нагрудного кармана рубашки листок бумаги, исписанный поливановским почерком, — радни у нэго намного, но тут другие люди заынтэресовались… Типа, знакомые…

В этом месте, Костя, последние несколько суток живший на обостренном чувстве опасности, заметно напрягся.

— Сказали радня дальняя, — заметив нервяк оперативников, поправился Сулейман, — мол, жалка его… маладой савсэм…

— Нам — то от их жалости… — зло хмыкнул Долгов.

— Кароч, есть тры варианта, — окончательно поняв, что разводить китайские церемонии не стоит, продолжил чеченец, — вот…

Он передал Катаеву все тот же лист бумаги, только перевернув обратной стороной. Костя и Саша молча уткнулись в чернильные судьбы.

Рядовой Лягушкин Иван Борисович, разведчик. Рядовой Майоров Андрей Юрьевич, разведчик. Старший лейтенант Чалый Николай Васильевич, внутренние войска. Больше на куске измятой бумаги ничего не было.

— Всех? — не веря, внезапно охрипшим голосом, спросил Катаев.

— Нэт, нэт… — поспешно зачастил Сулейман, воздев к груди ладони, — любого из траих…

Катаеву вдруг стало невыносимо плохо. Захотелось схватить «чеха» за горло и душить пока не захрустит старческий кадык под пальцами. По всей видимости, что-то похожее испытывал и Долгов. По крайней мере, его светло-серые глаза разом потемнели.

Сулейман, обжигаемый биоволнами ненависти, прижав руки к груди, горестно вздохнул:

— Э-э, была бы мая воля я бы сэбя на них памэнял… Паймите, эта нэ мои решэния… И гдэ и кто дэржит ребят я нэ знаю… Я каждый раз, кагда на встрэчу еду, с жэной и дэтьми прощаюсь…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее