Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

Катаеву, в силу возраста и вдолбленной в военном училище субординационной подчиненности, такие пассажи принимать было тяжело. Не то чтобы он действительно боялся полковничьего гнева, но некоторую неправильность майорских слов его мозг не принимал. Он как сильный, но молодой пес заметался взглядом от курилки до штаба.

— Скажи, что я его на беседу взял, — ухмыльнулся Рябинин, видя нерешительность молодого коллеги, — типа, он со мной только пооткровенничать решил…

— На самом деле, — поддержал майора Долгов, — с нас и взятки гладки. А когда пленного привезем, он от радости, что еще одну железяку выпишет, про эти моменты вообще забудет…

— Ну ладно… — Костю царапнули элементы собственной нерешительности, — когда заберете?

— Минут через сорок, — последней затяжкой добил окурок Рябинин, — соберемся, с народом определимся и погнали…

— Как раз «инженерка» закончится, — добавил Долгов.

Катаев первым спрыгнул с пандуса и торопливо направился в административный корпус. Рябинин и Долгов, чуть помедлив, не спеша пошагали в кубрик.

* * *

— Собирайся, «душок», — как можно суровей исполнил роль выводного на казнь Костя, когда постовой ИВС завел в кабинет малолетнего подрывника.

Тот, вжав голову в плечи, заморгал угольками глаз. Катаев ухмыльнулся и, захлопнув ежедневник, встал из-за стола.

— За тобой мама приехала, — подтолкнул он к выходу подростка.

Выглянув в коридор и убедившись в тишине, Костя пропустил пленника первым.

— А этта… — попытался что-то спросить он.

— Все потом… — старлей уже ощутимей толкнул в спину, — не ссы, солдат ребенка не обидит…

Катаев, решил реабилитироваться за свою нерешительность перед друзьями и, не дожидаясь, этапировать объект обмена в кубрик. Помимо всего коробило сознание собственного неучастия в предстоящей операции и этот маленький акт хоть чуть-чуть, но делал его причастным.

Опера в спальном помещении понемногу собирались на выезд. Долгов добивал патроны из пачек в дополнительные магазины, Гапасько с Липатовым шнуровали «берцы», Кочур что-то искал в разложенной на койке «разгрузке». С кухни доносился гогот Бескудникова.

Костя провел пацаненка через кубрик и заглянул внутрь кухонного пространства:

— Серый, куда его?

Рябинин, Поливанов и Бескудников обернулись, отвлекшись от бурной беседы.

— Давай сюда пока… — Рябинин похлопал по лавке рядом с собой, — сейчас Луковец с Малдером подтянуться, к ним перекинем… Еще времени вагон, пусть у них гасится, чтоб здесь не отсвечивать.

Подросток все также молча и покорно опустился на скамью. Бескудников положил перед ним изломанную гуманитарную плитку шоколада. При этом он сильно походил на немецкого оккупанта.

Катаев, улыбнувшись про себя этому дурацкому сравнению, вышел из кухни. Его роль в мероприятии на этот раз обозначалась шестнадцатым номером. За клиентом смотреть. То бишь за Жоганюком.

Возвращаясь в здание комендатуры, Костя как-то неуловимо ощутил сгустившуюся атмосферу. Вроде тот же двор, начинающаяся дневная жара, гомонок стихийного мини-рынка за забором, те же постовые… Хотя, стоп. Постовые другие…

Катаев по инерции продолжал движение к штабу, однако сознание автоматически зафиксировало явно нементовскую «будку» бойца у КПП. Светло-зеленая «горка», коротыш АКСУ… В полутьме коридора, после солнечного двора идти пришлось на ощупь. Тем не менее, оперативник остановился точно напротив двери рабочего кабинета. Толкнув ее, Катаев обнаружил нети-личную картину. За одним из столов, по-хозяйски расположившись, восседал «чахоточный» капитан-куратор из Мобильного отряда. Рядом, подперев костистым задом обломанный подоконник, с видом халдея из дорогого кабака, возвышался Жоганюк. Оба они радушие явно не излучали.

— Присаживайтесь, Катаев… — с ленцой снайпера в расстрельной команде, процедил капитан.

— Я постою… — неуверенно ответил опер.

— Ну, постой… — хмыкнул Жоганюк, отвернувшись от Катаева и преданно уставившись на «мобильного».

Тот, очевидно, никуда не спешил. Разминая тонкие кисти рук, демонстративно выказывал брезгливое равнодушие. Костя молчал, не зная к чему все это. В коридоре, судя по всему от лестницы второго этажа, послышались тяжелые шаги, овеянные увесистым баритоном. Дверь рабочего кабинета нешироко распахнулась и за порог шагнул уже известный Катаеву эфэсбэшник Олег Михайлович. За ним в кабинет втиснулась бочкообразная фигура Слюняева. В помещении сразу же стало невыносимо тесно.

— Вот и главный герой сегодняшнего кордебалета, — Слюняев умудрился незаметно оплыть «фейса» и тяжелой ладонью удавить Катаева в стул, — молодой да ранний…

Олег Михайлович, скрестив руки на груди, прислонился плечом к стене, не отрывая немигающего взгляда от оперативника. Бугры мускулов значимо подчеркивали ткань камуфляжной куртки, а впившиеся ремни наплечной кобуры добавляли монолитного рельефа. Слюняев наоборот сунул руки в карманы, сделавшись похожим на старого спившегося гопника. Костя, чтобы не упираться взглядом в ширинки, шумно отодвинулся вместе со стулом к стене.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее