Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

Это был выход. Хотя бы на время. Замкомандира ОМОНа пользовался авторитетом и на него, в случае чего, можно было сослаться.

— Под вашу ответственность, капитан, — в голос Калугина вернулась прежняя начальственная эрекция, опавшая после непосредственного контакта со стальным партнером, — в медчасти его будут ждать фельдшер и начальник медчасти… А ты, старлей…

— Так точно, товарищ майор! — Луковец перебил неумного инспектора во избежание развития конфликта, — Все будет исполнено! Под мою ответственность!

Комиссия ретировалась.

— И на хрена ты все это наобещал? — Рябинин, к концу разборки вышедший из кухни, привалился плечом к косяку, — я не пойду никуда…

— Серый, — Луковец обращался к Рябинину, но оглядел всех оперов, в том числе пришедших из умывальни Поливанова и Гапасько, — все будет нормально… Там у тебя кровь брать будет из вены наш фельдшер, доктор отвернется, мы это решим, а кровушку Генахи подсунем… Он лет пять как не пьет…

— Спасибо, брат, — Рябинин прошел к прикроватной тумбочке, — за заботу и внимание, но я еще вчера все решил…

Сергей порылся в тумбочке и выудил несколько смятых листов А4 формата:

— Надоело все… Домой хочу.

Похожее состояние накрыло, еще вчера, и всех остальных оперативников. Ощущение несмываемой блевотины под ногами исключало попытки от нее избавиться. Лучше уехать. А там будь, что будет.

— Еще бумага есть? — Катаев первым нарушил тишину после серегиных признаний.

Запасливый Липатов из-под матраса выдернул пачку:

— Все пишем? Или кто не готов?

Опера молча потянулись к раздаче. Даже Бескудников не острил, не цеплялся и не балагурил.

— Херней маетесь… — Луковец махнул рукой, бросил катаевский пистолет на койку и, с явной обидой, покинул помещение.

Через десять минут Липатов унес всю стопку рапортов в дежурную часть. На эту миссию вызывался добровольцем Бескудников, но коллектив этому единогласно воспротивился и избрал ходоком нордического Липатова. Бес мог набедокурить лишнего, хотя казалось бы куда…

Опера ждали немедленной реакции, но ее не было. Они также со всеми вместе ходили в столовую, курили в отведенных местах или посещали спортзал. Никто из сотрудников других подразделений, интуитивно чувствуя настроение оперов, вопросов не задавал. Хотя многие смотрели с сочувствием, как на обреченных.

Катаев механически фиксировал происходящее. Ему в меньшей степени, чем всем остальным представлялось недалекое будущее. Он не знал другой жизни кроме этой. В силу возраста, небольшого жизненного стажа и своей личной цели — служить. Постепенно страх увольнения, как перманентная навязчивая идея, все же добился своего. Сиюминутный пофигизм отошел, оставив извечный русский вопрос — «Что делать?». Костя чувствовал, что все они заложники чьего-то замысла, что от этого кого-то и зависит дальнейшая судьба каждого. Причем реальных форм вершитель судеб не обретал. Наверное, если бы это было возможно, он бы попытался объяснить все произошедшее, как тогда, фэйсу, но в этот раз такой возможности не представлялось.

К вечеру с уик-энда приехали Кутузов и Лавриков. Встреченные новостью, они от КПП, ходом, прошли в штабное здание. О чем они там беседовали, так и осталось для всех неизвестным, но Миша, выйдя оттуда, к оперативникам не зашел. Посланный на разведку Гапасько лишь выяснил, что из Вологды выехал полковник Куликов и, очевидно, к утру будет в Грозном. О том с проектами каких решений он едет, известно не было. Ясным оставалось одно — подобная ситуация в УВД расценивается как серьезное ЧП. Тем не менее, служба текла своим чередом. Опергруппы в полном составе выезжали на места подрывов и убийств, посты сводились-разводились, обед по распорядку.

— Майор Рябинин!

Голос дежурного офицера по Центру вибрировал множеством интонаций. Присутствовал страх перед заговоренно-обреченным, оберег «моя хата с краю» и наличие копеечного командного ресурса. Лысеющий майор из Богом забытого района, всю свою сознательную жизнь считавший, что есть кто-то всегда умнее его, зашел в центр мировой оппозиции — оперской кубрик.

Сергей сидел на своей койке, пытаясь заштопать прохудившийся кроссовок. В кубрике помимо него присутствовал еще Кочур и Липатов, гоняющие по доске нарды. При словах дежурного все они прекратили свои занятия, ожидающе-недобро уставившись на незваного гостя.

— И что..?

Сергей сбросил на пол обувь.

— Вас вызывает полковник Куликов! — словно гонец, принесший плохую весть, дежурный тут же покинул помещение.

Лишь чересчур быстрый перестук каблуков дал понять, что он все-таки был.

Рябинин хмыкнув, принялся натягивать свежезаштопанные кроссовки. Подмигнув, напряженно глазевшим на него друзьям, спокойно вышел из кубрика.

Первая половина дня изобиловала происшествиями. На Жидовке обнаружили два женских трупа, а на территории «Красного молота» проводилась масштабная инженерная разведка. Соответственно дежуривший в опергруппе Бескудников выехал на трупы, а Долгов, Поливанов, Гапасько и Катаев усилили группу огневого прикрытия на «Красном молоте».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее