Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

— … он предложил отдать трупы, а взамен, мол, готов сказать где наши, вроде десантура Ивановская, закопаны… ещё полгода назад убитые. Бляха! Горячо! — задев закопченный бок чайника локтем, вскрикнул он.

— Ну-ну. А Саня чего? — этот Сулейман хоть и отдавал трупным запахом, но притягивал.

— Саня, на свой страх и риск, поверил ему и «жмуров» отдал. Их же похоронить надо до захода солнца, завалили-то мы их ночью…

— Не напарил посредник?

— Нет. Как увёз своих «двухсотых», на, прикинь, дачном прицепе таком, так часа через три вернулся и говорит, поехали за мной. Ну, мы его из «шестерки» вытащили, и к нам в десантный отсек, чтоб рядом был если что…

Рассказывая Лёха лил в кружки кипяток, а Костя, вторым номером в тандеме, забрасывал туда пакетики «Липтона».

— Блин, до чего чайник неудобный, — поставил посудину к печке спецназовец, — ну вот… Всё по честному было, отъехали мы от Шали, к горам ближе, там у дороги почти могила и была… Копнули, завоняло… Вызвали сапёров, хоть Сулейман и кричал, что всё чисто… Прокуратуру там и прочую шлаебень…

— Трупов много было? — Костя почти физически ощущал процесс эксгумации.

— Трое, — коротко ответил Лёха, берясь за бутылку, — Огнестрелов не было. Горло перерезали… Давай!

Короткий тычок алкоголя пролетел по пищеводу без вкуса.

— Поэтому его «трупоедом» и называют, — запив горячим чаем, сказал Лёха.

— М-да… Бабло на «жмурах»… В натуре, деньги не пахнут.

— Ещё не всю водку выпили? Спортсмены? — весёлый громила Щепёткин ввалился в палатку первым. Менее пафосно зашли Серёга с Андреем.

— Осталось ещё… Я тут про твоего друга Сулеймана рассказывал, — подвинулся на скамейке Лёха.

— Таких друзей за хер да в музей, — Саня поболтал остаток в бутылке, — Лёш, достань там из тумбочки, тебе ближе…

— Андрюх, покажи кассету, про которую рассказывал, — Серёга на скамью не садился, согнув ногу в колене, опёрся на неё.

— Со свадьбой-то? Сейчас, погоди… — Андрей присел возле стопки видеокассет, сложенных около телетумбочки. — Мы её вместо песни года смотрим…

— А нашли мы её, Костян, в одном задроченном горном ауле, — добавил Лёха, сворачивая пробку с новой бутылки.

Пересев на кровать, чтобы лучше видеть, Катаев ждал, когда Андрей закончит процесс включения. Сидящие за столом тоже повернулись в сторону моноблока.

— Для остроты восприятия. — Саша быстро разлил водку, — по пятьдесят…

Не сговариваясь, дёрнули. Наконец, на экране показалась картинка. Съёмка велась на территории красивого особняка. В кадр периодически попадали широкие мраморные ступени входа, на которых, с бокалами в руках, тусовались дорого одетые мужчины и женщины. Входной марш венчали колонны светлого камня между которыми стояли фуршетные столики с бутылками «Асти», тарелками с канапе и ещё чем-то модным и красивым. На отдельном столе рядком выстроились хрустальные бокалы. Периодически между столиков летали официанты, вышколенные как срочники из кремлёвской роты. Кадр не дрожал — оператор явно был профессионалом — планы менялись с кинематографической постановкой. Группы людей о чём-то негромко переговаривались, потягивая шампанское. В большинстве своём это были мужчины в костюмах светлых тонов, некторые с шейными платками или галстуками оригинальных расцветок. Несколько раз, неуловимым эпизодом мелькали женщины, но как-то вскользь, оставив в памяти, лишь образ холёности и ухоженности. На некоторых кадрах, Костя, с удивлением отмечал, знакомые лица. Но кто и откуда врубиться не успевал.

Не узнаёте никого? — Саша кружкой помахал перед экраном.

— А это где? Здесь, до войны? — Серёга всмотрелся в экран. По фигурно выстриженным кустарником на заднем фоне не было понятно, где велась съёмка.

— He-а… В Москве. Скоро кортеж свадебный увидишь… О-о, Хасбулатов! — ткнул пальцем в лицо бывшего спикера, на несколько секунд укрупнённое оператором, — Тут ещё Кобзон где-то шлялся…

Костя теперь понял неуловимую узнаваемость многих лиц.

— А кого женят? — спросил он Лёху.

— Мы спрашивали, а он не говорил, — непонятно засмеялся тот, махнув рукой — потом…

Андрей потыкал в панель моноблока и, в ускоренном режиме погнал видеозапись.

— Вот, смотрите!

Экран вздрогнул и, на вставшей плёнке, пошла панорама Кутузовского проспекта, Костя узнал его по триумфальной арке. Съёмка чуть подрагивала, скорее, всего велась из машины.

Колонна белых «Хаммеров», сопровождаемая гаишниками — «мерсом» и «фордом» — по-хозяйски шла в третьей полосе. Первым пёр «Хаммер»-лимузин, в хвост ему пристроились одноклассники помельче — шесть, семь? Нет, Костя их сосчитать не успел, они слились в сплошную белую линию, не влезшую в кадр.

— По Москве полдня гонять будут, — Андрей снова врубил ускоренный режим просмотра. В калейдоскопе быстро меняющихся картинок пролетели: Поклонная гора, Воробьёвы горы, МГУ, метромосты, развязки-бабочки.

Дёрнувшись, картинка замерла на здании с крупной неоновой вывеской «LUXOR».

— Это кабак. Сейчас бухать здесь будут, — пояснил Андрей и картинки замелькали дальше.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее