Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

За десять минут без происшествий выстрелились из города и запылили в сторону Аргуна. Машина Кутузова ехала первой. Костя сидел на переднем сиденье с картой на коленях, выполняя функции штурмана. Посматривая назад, он изредка уточнял ориентиры у Турпала.

Съехав с главной дороги, попрыгивая на ухабах, двинули по просёлку. Оставшиеся в советской эпохе, тускло-уставшие сёла, контрастируя с редкими коттеджами, на короткое время возникали справа-слева, оставляя после себя ощущение выдоха. До предгория недоехали совсем немного, Турпал указал на отворотку, завилявшую между сопок.

— Давай ориентируй, — напряженно взглядывая по сторонам, бросил Костя, освобождённому от пакета Турпала.

— Ещё полкиломэтра, там два коровника заброшэнных будэт… За ними свэрнуть… — чеченец, поозиравшись как кот, которого принесли на кастрацию, уверенно указал скованными руками.

— Оба схрона там? — строго спросил Миша, не отрывая глаз от дороги.

— Ну там, карочэ, рядом… Папит нэт ничэго? — облизнул Турпал пересохшие губы.

Липатов молча протянул ему полтарашку «Меркурия». Тот схватил её руками и сделал несколько жадных глотков.

— Эти? — ткнул в лобовое стекло на приближающиеся каркасы одноэтажных строений Кутузов.

— Да-да, сэйчас налэва, кароч… Там дароги нэт, пэшком нада… Нэдалэко…

— Сколько? — Костя убрал карту в карман двери и разложил приклад автомата.

— Мэтров сто…

Действительно сразу за коровниками дорога обрывалась. Дальше между двух зеленеющих холмов вниз уходил неглубокий, проросший весенней травой овраг. Ещё дальше, в низине угадывались очертания неширокого каньона, образовывавшего что-то типа хода, упираясь в склон сопки, которая в свою очередь уходила выше, теряясь в начинающей густеть «зелёнке».

Из второго УАЗа вышли Окунев и Гапасько. С небольшой задержкой вылетела пустая полторашка «Оболони» — с пьяной удалью выпрыгнули Лавриков и Бескудников. Видеокамера, висевшая на шее Лаврикова, моталась из стороны в сторону, стуча по пластине бронежилета. Бес же, положивший руки с закатанными рукавами на приклад и ствол, висящего на груди автомата, своей арийской внешностью напоминал пьяного немецкого оккупанта.

С неудовольствием взглянув на «вдетую» парочку, Кутузов, тем не менее, распорядился:

— Окунев и Липатов у машин! Остальные за мной!

— Анатольич, погоди в атаку поднимать, давай здесь выясним, где схрон, — Катаев не торопился выходить из-за холмов на обзор зеленеющей сопке.

— Куда, Турпал? — обратился к задержанному Костя.

Тот вытянул скованные руки (ноги ему освободили ещё по дороге) в сторону каньона:

— Там, кароч… В оврагэ, в том длинном… Рядом савсэм…

— Идёшь первым, Турпал. Мы за тобой, дёрнешься — сразу завалим, — опер лязгнул затвором автомата.

Миша понял, что его желание идти впереди неактуально, вдруг подход заминирован, да и «чехом» можно в случае шухера прикрыться, но инициативу решил не отпускать.

— Юра! Выдай ему лопату! — приказал он водителю.

Лавриков, отойдя немного в сторону, приступил к своим обязанностям. Повесив автомат на плечо, он снял с шеи камеру и начал пробную панорамную съёмку.

Неторопливо повернувшись от дороги, Саша навёл видоискатель на справляющего малую нужду Беса, но тот, с блаженной рожей даже не заметил, как попал в кадр.

Юра, погромыхав каким-то железом, выволок из-под сиденья сапёрную лопатку и воткнул её к ногам задержанного.

— Бери! Идём! — скомандовал Кутузов. Первым по оврагу двинулся Турпал, за ним, наставив в спину автомат, с видом командира расстрельной команды, шагал Кутузов. Следом, бормотнув: «Хронику пустите», пристроился Лавриков с видеокамерой. По бокам склона, на отдалении, пригибаясь, стараясь не высунуться из каньона, двигались Катаев и Бескудников. Замыкал шествие с РПК наперевес Саша Долгов. Липатов с Окуневым остались на охранении около машин. Метров через сто чеченец остановился и показал на правый склон каньона.

— Вродэ здэсь… — воткнул он лопату в осыпающую бурую стену.

— Так! Отойдите все! — В Лаврикове проснулся Спилберг. — А ты давай! Копай! Копай!

Чего же он так орёт-то? — зло подумал Костя, всматриваясь в поросли «зелёнки».

Кинув взгляд на Беса, он заметил, что, несмотря на пивной угар, тот заметно нервничает. Долгов с Кутузовым присели на колено. Только Саша Лавриков, не совсем понимая где находится, стоял в полный рост, поглощённый процессом съёмки. Через несколько минут вместо земельно-песочного чавканья, раздались звуки другого характера. Турпал обернулся на Лаврикова, мол, что далыне-то?

Кутузов вопросительно посмотрел на боковые склоны, на Беса и Катаева. Они, поочередно приподнявшись над краями оврага, каждый со своей стороны убедились в спокойствии обстановки. Правильнее было сказать в красоте. Голубое небо с мелкими барашками, звенящечистый воздух, щебетание птиц и, покато уходящие в возвышенность мохнатые сопки. Именно эта спокойная, благостная красота и угнетала больше всего.

Жестами обозначив что всё спокойно, Катаев и Бескудников уткнулись в свои сектора.

Турпал, получив разрешение на раскопки, уцепившись обеими руками, вывернул из отвесного склона несколько тяжело упавших свёртков.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее