Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война

Азербайджанский президент Гейдар Алиев, будучи крайне осторожным, циничным и прагматичным советским, а по сути сталинистским, бюрократом, также не имел ни малейшей симпатии к националистско-религиозным излияниям генерала Дудаева, чьи идеи он рассматривал как угрозу собственному режиму. К 1996 году в Азербайджане не возникло никакого сильного прочеченского движения – отчасти из-за плотного контроля над этим вопросом со стороны Алиева, но главным образом потому, что азербайджанцы устали от войны и в любом случае, являясь оседлым народом, также питали давнюю нелюбовь к чеченцам. Тем не менее очевидно, что оружие продолжало направляться в Чечню через горы, хотя и в сравнительно небольших количествах.

Причины того, почему чеченская национальная революция 1991–1995 годов вплоть до настоящего времени остается единственным движением за независимость, установившим контроль над российской автономной республикой, отчасти основаны на исторических, антропологических и религиозных факторах, которые будут рассмотрены в третьей части книги. Кроме того, пассивность остальной части Северного Кавказа перед лицом российского наступления на Чечню можно объяснить структурой власти в большинстве автономных республик. Как и в Татарстане, местные советские партийные и управленческие элиты облачились в новые политические одеяния и продолжали оставаться у власти, но, осознавая экономическую слабость своих республик и их внутренние межэтнические разногласия, не вели с Москвой жесткий торг, как татары, а скорее дипломатично склонялись к любому новому ветру, дувшему из Москвы⁶¹.

Например, в августе 1994 года «Ассамблея демократических сил Северного Кавказа» (фасадная организация нескольких местных режимов) выпустила заявление, осуждавшее использование силы для разрешения чеченского кризиса. Но при этом в нём говорилось, что для ассамблеи «единственным желанием является усиление единого федеративного государства», а также в документе содержался призыв к Ельцину «защитить суверенитет Российской Федерации на Северном Кавказе». Кроме того, в заявлении осуждались «искатели приключений, которые не выражают подлинные намерения миролюбивых народов», – под этими искателями приключений имелся в виду Дудаев⁶².

Это не означает, что война в Чечне была особенно популярной в других местах Северного Кавказа (за исключением традиционно пророссийской и античеченской Осетии). В частности, присутствовало значительное сопротивление отправке на войну в Чечню местных войсковых частей. В апреле 1996 года в Республике Адыгея местные власти и парламент сильно протестовали, когда расквартированная там 131-я мотострелковая бригада получила приказ направиться в Чечню⁶³. Несколько президентов северо-кавказских республик постоянно выступали с призывами закончить войну путем переговоров, хотя они также резко осуждали Дудаева, в особенности атаки на Буденновск и Кизляр. Однако всё это и близко не напоминало действительно крупные массовые протесты, не говоря уже об угрозе восстания.

Парадоксальным образом одной из причин того, почему местные элиты (establishments) в других частях Северного Кавказа оказались способны удержать власть, было именно стойкое сохранение родственных связей, по поводу которых в прошлом столь часто сокрушались советские комментаторы. Хотя эти «клановые» связи на Кавказе были более свободны и менее влиятельны, чем в советской Средней Азии, они тем не менее оказались очень прочными и очень адаптивными к коммунистической бюрократической политике. Там, где в России такая политика являлась главным образом делом персональной привязанности к конкретному начальнику и его клике, на Кавказе она очень часто определялась членством в определенном клане или большой семье. В свою очередь, эти бюрократические группы были связаны (опять же прямо или косвенно) семейными узами с черным рынком или «мафиозными» группами, которые понемногу появлялись уже при Сталине, а при Брежневе их богатство и влиятельность невероятно усилились. С одной стороны, эти особенности советского северокавказского ландшафта делали идеологические претензии коммунизма в данном регионе еще более гротескными, чем где-либо. Но с другой стороны, это означало, что бывшие местные правящие коммунистические группы очень часто имели глубокие и прочные корни в своих локальных сообществах, что и позволяло им отражать вызовы со стороны новых претендентов на роль политиков, чьи воззвания базировались на радикальном национализме⁶⁴.