Чего же ты хочешь?

— Я пришла сказать, дорогие товарищи, — заговорила она с порога, — что освобождаю вас от своей особы. Спасибо за пристанище. Уже сегодня буду ночевать дома. Там такой шик-модерн! Просто мечта ваших заказчиков, Антонин. А что это вы оба не то расстроенные, не то ненастро енные?

— Нет. ничего, тебе кажется, — ответила Липочка.

— Не хотите говорить, не надо, я никогда никого ни к чему не принуждаю. Вот бутылка вина, вот яблоки, вот конфеты. Мне помнится, у вас был штопор. — Она вытащила пробку из бутылки, достала стаканчики из серванта, наполнила их вином. — Давайте же чокнемся! За избавление от меня. Говорила: на три дня, а проторчала у вас все десять. Зато, если вам понадобится пристанище, мой дом к вашим услугам. Спасибо, Антонин! Спасибо, Липочка! Особенно, конечно, я ценю твое бесстрашие. Потому что давным-давно замечено, что подруг в семейный дом пускать нельзя. Змеи они, эти подружки.

Как Ия ни старалась, расшевелить Свешниковых было невозможно.

— Ну вас, — сказала она наконец. — Я пойду. А вы тут доругивайтесь. Очевидно, выясняли отношения?

— Обожди, — сказала Липочка. — Посиди минутку. Антонин, давай скажем ей. Ийке можно.

— Как хочешь, — сказал Свешников. — Секретов во всем этом не вижу, в общем-то,

— Иинька, — заговорила Липочка, — можешь себе представить: при ходит один тип и предлагает Антонину сочинить какое-то коллективное письмо…

— Куда, кому? О чем?

— В верха. О том, что надо демократичней, свободней…

— Не вздумайте, Антонин, связываться, — сказала Ия. — Это только разговор, что в верха. А его, это письмо, немедленно в зарубежное радио, в газеты, в журналы!.. Обычная антисоветчина. А что это за тип?

— Просто удивительно! Ты его, между прочим, знаешь. Богородицкий.

— А, великий русофил! У Зародовых тогда был, у моей мамочки и приемного папочки. Не связывайтесь.

— Да ведь сам пришел. Мы его не звали. — Липочка пожала плечами.

— Звать не звали. А повод все-таки дали, и ему и всяким подобным.

— Какой же? — спросил Свешников.

— Не сердитесь на меня, Антонин, — ответила Ия, — но я вам скажу правду. Вы мне, несмотря на все ваши чудачества, очень симпатичны, и поэтому я скажу правду. Я, например, если бы была в чем-то недовольна Советской властью, обратилась бы именно к вам, ища единомышленников.

.— Ну, уж это слишком!

— Нет, не слишком. Зачем вы так демонстративно путаетесь с зарубежной камарильей? Я тут, оставаясь поздними вечерами, отвечала на десятки звонков всяких говорящих с акцентом. «Господин Свешников» да «мадам Свешникова».

— Но ведь, кроме работы и платы за нее, меня с ними ничто не связывает! — загорячился Свешников. — Ничто!

— Верю. Но почему же тогда это же самое, работа и плата за нее, не связывает вас с вашими соотечественниками? Обиделись на них за что? Надулись? Вот по логике вещей к вам и обращаются за единомыслием другие.

— И представь, Ийка, представь! — Липочка даже вскочила с дивана. — Вы же ведь, говорит, сын врагов народа! Расстрелянных! Услышал звон и вписал в свою книжечку.

— Я не хочу быть советчицей, прорицательницей, потому что нет на свете более безответственного дела, чем дача советов. Но все же скажу: Антонину надо поотчетливей заявить себя. Вы, Антонин, талантливый человек, вы не должны ходить кривыми дорогами, нельзя, чтобы на вас делали ставку темные типы. У них свое, у вас свое. Не позволяйте связывать ваше имя с их именами.

— И представь, Иичка, он еще ссылался на антисоветское «обращение» эмигрантов «К интеллигенции России», которое минувшей зимой из Мюнхена рассылали по нашим советским адресам. — И Антонину, конечно, прислали?

— Прислали. Я его в мусоропровод сунула.

— А кто подписал то сочинение?

— Человек двадцать. Некоторых запомнила.

— Ну-ка!

— Какой-то Вейнбаум…

— Редактор газетенки на русском языке! — подхватила Ия. — Роман Гуль, поди? Редактор «Нового журнала».

— Верно, верно!

— Всякие там Александры Шики, Борисы Зайцевы, Глебы Струве… Все ясно, друзья мои. Одно не ясно, почему Мюнхен. Эти братья в основном проживают на американской земле. Почему же Мюнхен? Надо будет спросить Булатова. Он эти штучки знает.

— Кого, кого? — переспросила Липочка. — Какого Булатова?

— Василия. Василия Петровича Булатова. Писателя.

— Ты с ним знакома?

— Немного да.

— Но говорят, что это жуткий человек!

Ия засмеялась.

— Желчный, злобный, — продолжала Липочка. — Догматик до мозга костей. Сталинист!

С каждым новым эпитетом, выдаваемым Булатову, Ия смеялась все веселее.

— Но ты же убедилась, что это такое — «говорят», Липа. Говорят даже, что родители Антонина репрессированы как враги народа.

— Это объяснимо. В этом сам Антонин виноват. Он так думал когда-то и так о них высказывался. Ты же эту историю знаешь.