Чехия и чехи. О чем молчат путеводители

«Многие фотографии появились в самых разных зарубежных газетах: на них были танки, угрожающие кулаки, полуразрушенные здания (? – В. П.), мертвые, прикрытые окровавленным красно-сине-белым знаменем, молодые люди на мотоциклах, с бешеной скоростью носящиеся вокруг танков и размахивающие национальными флагами на длинных древках, молодые девушки в невообразимо коротких юбках, возмущавшие спокойствие несчастных, изголодавшихся плотью русских солдат тем, что на глазах у них целовались с незнакомыми прохожими. <…> русское вторжение было не только трагедией, но и пиршеством ненависти, полным удивительной (и ни для кого теперь не объяснимой) эйфории».

Проведя удачную военную операцию, политических целей руководство «социалистического лагеря» не достигло: население возмущалось и бунтовало, «послушного правительства» сформировать не удалось. Пришлось возвращать в страну Александра Дубчека и президента Свободу, уважаемых чехами и словаками и получивших в их глазах ореол героев и мучеников. После долгих переговоров, уговоров, угроз, обещаний и тяжелых компромиссов Дубчек выступил по радио с обращением к народу. Вот как описывает это М. Кундера:

«… чужие солдаты арестовали его, главу самостоятельного государства, в его собственной стране, уволокли его <…> перевезли в Москву, велели выкупаться, побриться, одеться, завязать галстук и сообщили, что казнить его уже не собираются и он может продолжать считать себя главой государства. Его посадили за стол против Брежнева и заставили вести с ним переговоры. Вернулся он униженным и обратился к униженному народу. Он был так унижен, что не мог говорить. Тереза никогда не забудет те ужасные паузы между фразами. Был ли он изнурен? Болен? Его накачали наркотиками?

Или это было просто отчаяние? <…> В этих паузах был просто ужас, обрушившийся на их страну».

Что поделаешь – надо жить дальше. Постепенно верх брал характер чехов – невоинственный, спокойный, прагматичный, а также привычка принимать беды и неприятности как данность и приспосабливаться к ним. И начался в Чехословакии период мутный, ненормальный, который со свойственным коммунистической пропаганде изяществом был официально назван «нормализацией».

«Нормализация» и «застой»

Пошли большие чистки. Угодить в «неблагонадежные» было легко. Подписал в разгар Пражской весны воззвание «Две тысячи слов» в поддержку реформ? Работал в одном институте с Отой Шиком, экономистом-реформатором? Пил сливовицу с поэтом-диссидентом Павлом Когоутом? Значит, неблагонадежен. Приглашали в партком, вежливо беседовали, предлагали публично отречься от былых заблуждений, поддержать политику нормализации. Отказавшихся ждали большие изменения в социальном статусе и материальном положении. Врачи, журналисты, инженеры и ученые становились мойщиками окон, вахтерами, уборщиками. Таксистами устраивались только по большому блату. А драматург и писатель Вацлав Гавел, будущий президент независимой Чехии, работал в котельной (вспомните наших первых полуподпольных рок-музыкантов). Не пустовали и чешские тюрьмы. Однако самый большой урон понесла интеллигенция страны от эмиграции. Достаточно назвать писателя Милана Кундеру и кинорежиссера Милоша Формана.