Чехия. Инструкция по эксплуатации

То есть вовсе даже не Правде и Красоте, как было в случае других народов, у которых имелись подобного рода театры – потому что сами чувствовали себя красивыми и правдивыми! Несколько преувеличенный, но в те времена весьма распространенный шик. В конце концов, мы сами собрали средства в общенародных подписках. А на то, чтобы нам кто-то дал на театр из государственного бюджета (как это было в других странах), то, учитывая тогдашние политические проблемы, на это рассчитывать было нельзя. Но, в конце концов, свой Национальный театр у нас появился! И благодарили мы только самих себя, хотя – когда уже нельзя было по-другому – деньжат подкинул и "пан цисар", причем, сумму очень даже немалую. Так или иначе, но дело было наше. Буквально святилище нашей идентичности, которую мы уменьшительно называли "Золотой Часовенкой".

Новый драматург Квапил любил, однако, не только народ, но еще и муз. А те национальной принадлежности не имеют. Во всяком случае, не в смысле тогдашних ритуалов. Короче, народ им поверил. Всех нас он отдал им в опеку, и вот – глядит, пожалуйста – мир, благодаря ним, тоже сделался чуть более чехофильским.

В либретто имелись и свои чешские недотыки. Озера у нас имеются только искусственные, у дамб, и вот их водные нимфы еще не заселили. Еще у нас имелись мелкие озерца и рыбные пруды. Так что водяной правил там карпами, а никак не над китами. Так что не мог он величественно выплыть словно Нептун или другая по-настоящему таинственная сила – что до настоящего времени затрудняет работу режиссерам. То есть, водяной Квапила, собственно говоря, является директором хозяйства по разведению рыбы, его сфера действия ограничивается собственным кланом, нимфы – это его дочери, а вся остальная компания – это какие-то домашние животные. Это какой-то рассадник сплетен, а не перипетий. Одна Русалка другая, она папочку любит, но устраивает ему проблемы. Она индивидуалистка, потому обладает именем.

Которое Квапил взял напрокат у русских[62].

Ранее чешский язык знал лишь термин "vodní žínka", но в современном чешском языке žínka (Waschlappen) – это маленькое полотенце, тряпочка для личной гигиены. И только лишь позднее, еще и нимфу. Потому что настоящие нимфы покинули нас вместе с кельтами и германцами. Впрочем, никогда они добродетельными дамочками не были, а девицами, вызывавшими телесное желание не у одних только девственников. Секс с ними был, якобы, таким наслаждением, что человек терял умеренность и впадал в состояние вечного опьянения. Не случайно Гибрис, то есть Похоть, была по своему происхождению русалкой, которая очаровала даже главу греческих богов, так что их сынуля по имени Пан до сих пор шастает по пиниевым рощам как эротический фавн. В связи с недостатками в наших водных ресурсах, в сказаниях выступали, скорее, лесные девы, мавки или дриады. Взять хотя бы знаменитую поэму нашего первого сверхлирика Франтишека Челаковского, в которой соблазненный такой вот русалкой некий Томан погибает. Нимфы в его Челаковского) времена – то есть в эпоху бидермайера – еще были добрые блондинки, любившие расчесывать свои волосы, а еще больше – танцевать. Квапил представляет их именно так ("Золотые волосы есть у меня…").

Сотворение истинной героини означало ее индивидуализацию. И чтобы это не была Ундина, как у Фридриха де ла Мотте Фуке или у Эрнста Т.А. Гофмана, следовало возродить некое общеславянское, сказочное существо с мелодично звучащим именем. Потому-то Квапил не создавать какую-то "Роусалку", а сохранил русский оригинал, который впоследствии музыкально был приведен в чешский мир. Ну а в литературном плане драматизация чешской идиллии случилась с помощью Андерсена.

Как хороший драматург Квапил мог выбрать себе место для отпуска, вот он и выбрал Данию. Вид моря вдохновил его на андерсеновский сюжет. "Русалочка"[63] – сказка о дочери морского короля, которая спасает тонущего принца, потому что его корабль разбился, но окончательно платит за это не только утратой голоса, но еще и разбитым сердцем. Этот мотив у Квапила делается основанием "лирического либретто", а под конец князя-изменника еще и наказывают. Именно в Дании Квапил написал пару абзацев текста.

После чего он отправился в Лондон и Париж – туда, где можно было ожидать артистические импульсы для пражской сцены. Его даже Вена сманила, потому что там проживал Макс Рейнхардт, которым он восхищался. Точно так же, как и Станиславским в Москве. Просто-напросто, Квапил желал искусства первого сорта и словно лунатик попадал по нужным адресам. Он делал инсценировки Ибсена, Чехова, Гауптманна и Бара[64]. С последним его соединяла очень близкая дружба. Когда же Квапил становился мишенью для провинциальных идиотов, он умел злиться и защищать себя. Он обладал талантом полемиста, любил публично проявлять презрение и пробуждал зависть собственным классом.