Чехия. Инструкция по эксплуатации

У нас ему наверняка бы не простили тех лет нищеты в Вене. Разве не проживал он у фрау Закрейс? У Мани Закрейсовой из Полички? А собственно, чего она искала в той Вене? Вместе с братом, в качестве швеи, наверняка ей хотелось "дойти до чего-то лучшего". И достигла того, что уже могла сдать великому вождю маленькую комнатушку. Пану Халупке — Хюттлеру — та наверняка бы нравилась. А раз уже у нее был "Халупка", то почему бы еще и не Кубичека[24]? Ведь они были такими близкими друзьями? Впрочем, кто знает, а насколько близкими? "Халупка" из Шумавы, только из Бемервальда, с ее австрийской стороны, такой себе сиротка, что бы он мог нам сказать… Только у нас ведь слоновая память. А не звался ли он раньше, случаем, Шикльгрубер? Вполне себе приличная фамилия, а он от нее отказывается[25]! К тому же, ему не достаточно Хюттлера, он желает только Гитлера! У нас какой-нибудь Гейдлар, Хейтлар или даже Хейдла может хоть тысячу раз менять фамилию. Мы все время за ним присматриваем. Так что даже гении от своих фамилий не сбегут.

Когда как-то некто Ебавы, талантливый молодой человек, современник Рильке (а в поэзии — его акустический брат), пожелал избавиться от своего проклятия и сделался Бржезиной (Březina = березняк), ничего не помогло. До сегодняшнего дня школьная молодежь хихикает, беря в руки достойные уважения творения поэта, потому что представляет, а что он мог делать там, в березовой роще!

Фюрера у нас вычеркнули бы его чешские связи. Фрау Закрейс, герр Кубичек — для карьеры это прямо мельничные камни. Кубичек, приятель вождя времен молодости, сразу бы нас предупредил. Куба по-чешски — это не только остров Фиделя Кастро, но еще и Якуба с Кубой — то есть, растяпа, увалень, неуклюжий человек. И вот Кубичек, такой себе мини-растяпа, должен был для Вождя Провидения быть юным Гермесом?!

Нет, дорогой мой чехоразведчик, Халупка в качестве чешского тирана — в нашем Heimat (Отечестве — нем.) не привел бы никуда. Только лишь из языковых отношений. Нет, нельзя сказать, будто бы мы полностью устойчивы перед чудищами, только они должны соответственно зваться.

Например, Готвальд! Вот это фамилия, вот это звучит! А к тому же еще и Господь Бог. То самое слово, которое нам известно из наших будничных ругательств: himlherrgott krucinmarjájózef! Мы же хитроумно предпочитаем ругаться по-немецки, чтобы не упоминать имя Господа нашего на родном языке всуе. Мы — народ осторожный. А вдруг Господь когда-нибудь возьмет и появится? Потому мы предпочитаем устроить себе приличную оговорку, и с ним поступаем точно так же, как с Правдой.

В Готвальде звучало нечто высшее! Нечто властное. Вот мы и решили попробовать и выбрали его в свободных выборах, точно так же, как немцы своего Халупку. В конце концов, этот когда-то тоже шатался по Вене, как и его старший коллега. Вроде как существует нечто такое, как Hassliebe: любовь-ненависть. И Готвальд сотворил чешскую тиранию таким образом, что даже Швейка отучил швейковать.

Тогда мы сбежали в частную жизнь — в хаты, халупы, домики. Когда-то мы были горды тем, что могли их покинуть как люди, знающие добродетели цивилизации, теперь же с охотой в них возвращались. Избранный нами диктатор придал нашей жизни решительность и на весьма длительное время старо-новое измерение. С того времени мы и сбегаем в хаты-халупы-домики… Даже нет, мы сбегаем в Священную Халупу, как когда-то на воскресную мессу. Спокойная, деревенская жизнь спасает нас от серости наших не всегда наполненных активностью дней. Вот там есть место героизму чешских самоделкиных! Бунту доморощенных художников и ремесленников. Даже коммунисты не были в состоянии сломить наше новое, "халупное" Я.

В договоренности и пате тех времен было нечто библейское: Quod caesaris, caesari, quod chalupae, chalupam (Цезарю — цезарево, халупе — халупное — лат.). С понедельника до пятницы мы делали вид, будто бы работаем, а с пятницы до понедельника — будто бы отдыхаем. Но при этом все прилежно чего-то мастерили. Мы изображали лучшую жизнь. Здесь даже товарищ Свобода из секретариата партии говорил обычное "добрый день" и позволял обратиться к себе "пан". Но иногда позволял себе вести себя словно Пан, бог стад в идиллической, чешской Аркадии.

Здесь до сих пор мы — Йозефы, Карелы и Ярославы, превращаемся в Пеп, Кай и Ярд, в Йиреков, Ваш и Гонз в том кажущемся чешском эгалитаризме, который лишь на ком-то снаружи способен производить впечатление, будто бы мы и вправду равны друг другу. Только распознать эту тончайшую разницу весьма нелегко, и для этого следует иметь неплохую чешскую голову. Ведь известно, что Ярда Ярде — не ровня, точно так же, как Йирка — Йирке, это только посвященные ничего не попутают и безошибочно попадут на предназначенное место.