Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Дед остановился на пороге кабинета. Кто бы там чего ни говорил, тут совсем другой мир, бурчал он про себя. Другие люди, и баста. И ничего стыдного, если тебе не до разговоров. Ковры и полированное дерево, картины, дипломы и запах кофе, умывальник за занавеской, щелкающие электрические часы на стене. А венок с дожинок под потолком такой, как будто никогда ничего общего с жатвой не имел. На диаграммы же и разные графики без университетского образования нечего было и глаза пялить попусту. Целый день тут сидят люди, смотрят в окно и получают деньги. Дед не возражал против такого порядка, хотя считал его странным. Что и говорить — другой мир. Он чувствовал это так отчетливо, словно по голове ему барабанил град.

Красивая девица Кширова встретила деда удивленным взглядом. Его появление перепугало ее, особенно кнут в руках, нахмуренный лоб и взгляд исподлобья — взгляд единственного непогрешимого. Она медленно опускала на стол четырехцветную шариковую ручку. Счетная машинка с жалобным подвыванием делила, цифры в окошечках мелькали неразборчивыми полосами, и лишь в момент звенящего удара движение долю секунды останавливалось, и в окошечке замирало то самое правильное число. Будучи женщиной, Кширова, несомненно, страстно мечтала стать такой же непогрешимой и неуязвимой машиной. Особенно в те моменты, когда оставалась наедине с собой и одиночество пробуждало в ней женщину, как тепло пуха пробуждает к жизни цыпленка под твердой скорлупкой. Но, даже став машиной, она все равно мечтала бы оставаться женщиной, пусть даже страдающей и слезливой. Такие мысли посещали ее в те мгновения, когда она беспристрастно, со стороны, наблюдала математически точную последовательность поступков и следствий — от первого до последнего взгляда — и отвлекалась от нетерпеливо ожидаемого промежуточного результата поцелуев и поглаживаний, от обманчивости того момента, когда можно легко поверить, что на сей раз этот последний взгляд будет в точности похож на первый.

Сейчас девица Кширова, несомненно, ушла бы, если б в состоянии была подняться.

— Ваш сын все время позволяет себе по отношению ко мне такое… — выпалила она с возмущением. — Однажды я даже убежала от него.

Дед переложил кнут из одной руки в другую. Что-то надо было сказать, но что? Девица Кширова, плаксивая и беспомощная, до того напоминала ему Марту, что он даже протер глаза. Сев за свободный стол, дед составил в уме речь… Начать в том смысле, что ему, собственно, до их отношений нет дела, сын его взрослый мужчина, и она не девочка, и все же он считает… Дед напряженно вспоминал — что сказал ему отец, когда пригнал от часовни домой? Выволочку помнил, а вот упреки и наставления, как видно, с радостью позабыл. Если отец вообще что-либо говорил — потому что каждая порка сына настолько его обессиливала, что он, задыхаясь, только багровел, прижимая руку к груди и ворочая вытаращенными глазами.

У девицы Кшировой немного отлегло от души. Очевидно, дед пришел не с агрессивными намерениями. Но мысль, что он будет ее увещевать, испугала Кширову не меньше. Она нервно поигрывала ручкой, пока не выронила ее, и нагнулась. Дед посмотрел на девицу. Возможно, он смотрел на вырез, может, только на кулон в виде золотого сердечка, а может, всего лишь на заколку в волосах.

— Случается, я ему улыбнусь, это правда… — Девица Кширова снова села, безуспешно пытаясь одернуть короткое платье. — Целыми днями мы тут с ним одни… Но вообще…

Дед посмотрел ей на ноги выше колен, намного выше колен.

В канцелярию вошел Добеш. Он хмуро глянул на деда с оптимистическим намерением сказать ему пару теплых слов, однако особой решимости в его облике не замечалось.

— И вообще, я выхожу замуж… — Девица Кширова заерзала, словно под юбку к ней забрались муравьи. — За одного шофера…

Это случилось, когда она и в самом деле удрала от Добеша. Уж такая у нее была привычка, сперва сказать «да», а потом бежать, обычно не очень быстро, чтобы возвращаться не издалека. Она брела по прелой листве, спугнула серну со сломанным рогом, а Добеш все не звал ее и не догонял. Он даже обрадовался, что так получилось и можно полежать на спине, наблюдая за плавными взмахами веток, которые казались сейчас особенно высокими, а потом прийти вечером домой и с порога честным взглядом побудить Марту к ласковым словам. Выйдя на дорогу, девица Кширова остановила первую же машину и домой вернулась через уютный винный погребок — «У Коншелов». Там играл цыганский ансамбль, вино разливали из бочек, а шофер оказался очень приятным и внимательным мужчиной. Прежде чем поумнеть, он с удовольствием катался на автомобилях. Поскольку своего у него не было, он заимствовал в темных переулках чужие. И так случилось, что до тридцати лет остался в холостяках.

А Добеш нашел тогда столько шампиньонов, что ему пришлось снять куртку и завязать рукава.

Дед пристально смотрел на сына.

— Замуж? — спросил он у девицы Кшировой. — Что-то быстро.

— Мы уже помолвлены! — отрезала она.

Добеш вскинулся как петушок, на щеках выступили белые пятна. Вид у деда был отнюдь не умиротворяющий.